– Кто сейчас на Яне? – торопливо крикнул Стадухин.
– А никого! – обернулся Герасим. – Ясачные разбежались, соболь выбит, делать там нечего. На Колыме государю послужим. Нынче все про нее говорят.
– Беглые, что ли?
Гребцы, налегая во всю силу, дружно захохотали в девять глоток.
– Удальцы! – восхищенно крикнул вслед Михей. – Спросят про вас на Лене, что сказать?
– Властью брошены, пошли самовольно на государевы дальние службы! – гаркнул Анкудинов и повернулся спиной к старому товарищу.
– Вот ведь! – уважительно пробормотал Стадухин. – Настоящие казаки: полны штаны достоинства – даже муки не попросили.
Ветер то терялся, стихая, то усиливался порывами и скручивал парус. Несколько раз его поднимали и снова спускали. Коч медленно, но упорно продвигался к янскому устью. После встречи с беглыми казаками и анкудиновского плевка на воду водяной дедушка сильно осерчал: стадухинский коч то пробивался сквозь ледовое крошево, не замеченное издали, то шел под парусом по открытой воде при недолгом попутном ветре. Но войти в устье Яны Афоня не смог. Гребцы тихо поругивали Гераську – явно навлекшего вынужденный голод и жажду. Шел редкий дождь, просекаясь колкими снежинкам, с левого борта виднелась тундра. Резкая мелководная волна швыряла коч, заваливая то на один, то на другой борт. По курсу в холодном тумане показалась такая же земля, что и с левого борта, с грязной водой мелководья. Она тянулась на север.
– Узнаю! – разлепил губы передовщик. – Устье Омолоя недалече, – указал Стадухину на долгий мелководный мыс. – Становись на шест, попробуем обойти!
Гребцы обреченно зароптали, волна стала бить в борт, окатывая их брызгами.
– Здесь бы выгрести! За мысом к Омолою выбраться легче! – утешал и настораживал их передовщик-мореход. – Там хоть и замороз возьмет – можно сушей выйти на Лену. А здесь застрять – мелководная волна если не разнесет в щепы, то забьет илом, засосет по борта, а берег – не спасение.
Гребцы, ежась от сырости, тоскливо посматривали на мокрую грязно-желтую тундру с ржавыми озерами. Высаживаться на нее никому не хотелось. Мыс тянулся непомерно долго, и наконец показалась коса. Коч обошел ее. Здесь не было волн. Вдали от мелей мореход повел судно в полуденную строну. Будто смилостивившись над утомленными людьми, из-за туч пробился робкий луч солнца.
– Что там впереди? – крикнул Стадухин, указывая в даль.
Снова казаки и промышленные вглядывались с такими лицами, будто подплывали к старому Ленскому острогу. Мелькнула и пропала какая-то тень. Выбирая полыньи и открытую воду, коч то приближался, то отгребал от берега. В устье Омолоя, наконец, разглядели стоявший на якоре двухмачтовый коч с высокими бортами. Стадухин велел пальнуть холостым зарядом из пищали. С коча дали ответный залп. Кренясь и раскачиваясь, потрепанное суденышко подошло к нему.
– Эвон сколько рож-то знакомых! – хохотнул бывший атаман, едва ворочая иссохшим языком, и с удальством сбил на ухо шапку.
На борту встреченного судна толпились два десятка торговых и промышленных людей, с любопытством разглядывали наспех построенный казенный кочишко со снастями из кож и кореньев. Михей перелез к ним на палубу, попав в объятья Федота Попова и его конопатого племянника Емельки. Огляделся, выискивая знакомых попутчиков от Илимского острога. Все прежние своеуженники были здесь: Осташка Кудрин, Дмитрий Яковлев, Максим Ларионов, Юрий Никитин, Василий Федотов.
– Другой приказчик где? Лука? – полюбопытствовал.
– Мы с ним разделились в Ленском, – охотно ответил рыжий как солнце Емелька Степанов.
Жаждущие слышать от очевидцев о реке-Колыме, они щедро поили и кормили встреченных людей. На их просторном коче стало тесно. Федот с племянником подхватили под руки Михея, потащили в жилуху для расспросов и бесед. О себе говорили кратко и неохотно, что после расставания зимовали в Ленском, претерпели от власти тяготы и унижения. Весной с торговыми и промышленными людьми ушли на реку Оленек, которая по другую сторону от ленской дельты. Но промысловых мест оказалось мало. Роды, дававшие прежде ясак Ивану Реброву, пришлось заново подводить под государеву руку. Федот Попов с племянником да гусельниковская ватага приказчика Бессона Астафьева воевать не хотели и этим рассердили других, их вытеснили в тундру, где всю зиму пришлось одним отбиваться от нападений. Ни промыслов, ни торга не получилось. Кое-как перезимовали и летом поплыли на другую сторону Лены, здесь услышали о Колыме. Федот, не распродав товар, остался, а Бессон с их общей десятинной податью ушел в Якутский острог просить отпускную грамоту на дальние реки. Вдруг там возместятся многие убытки купца Усова. Стадухин печально косился на чарку настоящего горячего хлебного вина, от одного вида которой уже празднично кружилась голова. Но путь был не закончен. Поколебавшись, он сказал, что пить не может по зароку. Розовощекий Емельян, уже поднял чарку и скорчил обиженное лицо:
– Если кишки болят, так выпьем за здравие, на пользу!
– Не может, значит, так надо! – оборвал племянника Федот и опустил на узкую столешницу свою чарку.
Емельян помялся, крякнул и выпил один. Михей, не сводя тоскливых глаз с наполненной чарки, стал рассказывать о богатствах Колымы, о слухах и догадках про неведомую реку Погычу, про Большую Землю, что виднеется за льдами от Святого Носа до Колымы и дальше. Потом велел привести аманата Чуну, который наравне со всеми выгребал против ветров. По лицу ламута видно было, что он еще не успел приложиться к чарке. Михей придвинул ему свою:
– Прими угощение от моих друзей!
Чуна острым, сметливым взглядом окинул стол, молча поднял чарку, понюхал, шевельнув крыльями приплющенного носа, облизнулся, как кот, и стал пить мелкими глотками, благостно смеживая щелки глаз. Поставил пустую чарку на стол, глубоко вздохнул и сел, ожидая, когда заискрятся, запоют воздух и стены. Федот с Емелей начали расспрашивать его о Великом Каменном поясе, с которого в разные стороны света текут в океаны реки. Чуна, восчувствовав волну хмеля, повеселел и стал вдохновенно говорить.
– Успеем ли? – вздохнул Федот. – Прибудет Бессонка с отпускной грамотой на Алазею и Колыму, а там уже на Погыче ярмарки. – Пристально всмотрелся в глаза Стадухина. – Ты вот что, если встретишь его в Якутском, передай, чтобы просился на Колыму и Погычу.
От Федота Попова люди Стадухина и Андреева узнали, что Омолой безрыбен, как и Яна. Рыба ловилась только в устье, и то плохо. Опять купили ржи, заправились водой, нарубили дров из плавника, набили птицы, слегка отъелись и спешно вышли в море. Выбравшись из ленской протоки на большую воду устья великой реки, Стадухин скинул шапку и страстно помолился. Путь до Ленского острожка был не короче пройденного, но известен и нахожен. Прощаясь с морем, он достал зарочную фляжку и вылил вино за борт, в благодарность водяному, что не сильно вредил в пути. Продрогшие казаки и промышленные от такой расточительности зароптали.
– Хватило бы и половины!
