– Не с того ли света, братцы? – суеверно крестясь, стали спрашивать спасшиеся.
– Тьфу ты! – шепелявя, ругнулся один из десятка с густой проседью в бороде. По виду он был старшим. – Думали, Семейка окладной хлеб послал.
– Какой Семейка? – насторожился Федот, думая о Дежневе.
– Атаман Шелковников с Ахоти! А вы кто?
– Ленские промышленные! – ответили с поповского коча.
– И мы ленские! – прошепелявил все тот же седобородый. – Меня – Лексейку Филиппова с Ермилкой Васильевым, с двадцатью служилыми и промышленными Семейка Шелковников послал к восходу искать новых земель. У нас здесь зимовье, – кивнул в сторону леса. – Думали сходить на восход, посмотреть место для другой зимовки, но запоздали, попали под встречный ветер. Он и пригнал обратно.
– Жив Семейка? – подался вперед Федот Попов.
– Прошлый год летом, когда нас посылал, был жив!
– Вода есть? – нетерпеливо зароптали люди Попова, раздраженные долгим разговором.
– С полбочки, пейте во славу Божью… Вдруг у вас хлеб или какая другая еда? – безнадежно спросили, с тоской оглядывая остатки болтавшейся юколы. Но люди Попова кинулись к бочке, крепко привязанной к основанию мачты и обтянутой кожей.
– Есть! – испив первую пригоршню, с глубоким выдохом ответил Федот.
– Давай! – вскрикнул казак. Лица его спутников повеселели, глаза загорелись.
Подкрепившись мукой, разведенной в воде, люди десятника Филиппова сели за весла. Коч Федота Попова последовал за ними. С приливной волной суда поднялись по речке. Выше устья стояло укрепленное тыном зимовье. Из него выбежали пятеро с ружьями. Двое махали шапками с нагородней. Зимовейщики с Ермилом Васильевым и посланные ими товарищи с Алексеем Филипповым прожили здесь год без хлеба и круп, на рыбе, мясе, древесной заболони, травах и корнях. Филиппов с товарищами возвращался пустым и оголодавшим, мечтая вволю поесть хотя бы сушеной рыбы. Встреча с кочем Попова, припас ржаной муки на нем казались им чудом. Чем больше узнавал Федот от здешних людей о местах, куда был выброшен судьбой, тем печальней становились его глаза, угасая, как светлячок костра, удалявшегося памятной ночью. Отряд Семена Шелковникова переволокся за Великий Камень путем, разведанным Иваном Москвитиным, и добрался до его зимовья на реке Улье. Там жили и собирали ясак оставленные Иваном люди. Позже вышли с Амура остатки отряда письменного головы Василия Пояркова. Поярков оставил семнадцать своих казаков и охочих во главе с Ермилом Васильевым.
Отряд Семена Шелковникова пришел им на смену, соединился с оставшимися там людьми и, бросив старое зимовье, двинулся дальше, на восход, в богатые и густонаселенные места. На многорыбной реке Ахоти, переименованной русскими людьми в Охоту, при непрестанных нападениях тамошних ламутов Семен со своими людьми построил острожек и отправил половину отряда под началом Ермила Васильева и Алексея Филиппова дальше на северо-восток. Так два десятка казаков и промышленных оказались в Тауйской губе, поставили на одной из впадавших в нее речек укрепленное зимовье, подвели под государеву руку ближайшие народы и брали с них ясак.
В зимовье был большой припас красной рыбы, икры и ягод. Люди Ермила радовались, что едят хлеб, люди Попова – что в очередной раз спаслись в бушующем море. В печали был один Федот. Выслушав рассказы шелковниковских и ермиловских казаков, он понял, что жестоко обманут ложными предчувствиями. То, что, скорей всего, он первым из русских людей обошел Необходимый Великий Камень, попав с его полуночной стороны на полуденную, ничуть не радовало. Дальше на закат был разведанный голодный край, потом река Амур, с которой живыми вышла горстка людей из полка Пояркова. Где-то в той стороне находился Китай. По рассказам поярковских казаков, войти в страну через Амур не удалось целым полком. А после всего пережитого ватагой Попова, на путь в обход Великого Камня мог прельстить торговых людей только враг рода человеческого.
Долго хмурился и молчал Федот, перемалывая в голове тяжкие думы. Ничего не оставалось, как вновь спасшимся от потопления, служить и промышлять при зимовье до весны, а потом возвращаться на восход к своей ватажке.
– Думайте решайте! – объявил вольным своеуженникам. – Какова милость Божья ко мне – знаете, вдруг с кем другим будете удачливей. Летом известным сухим путем можете уйти на Алдан и Лену. По словам здешних людей, – указал на зимовейщиков, – путь труден, но не опасен. Мне же без богатства возвращаться нельзя! Последняя надежда – соболя и кошка с заморной костью.
– Моржей и здесь много! – загалдели зимовейщики. – Оставайтесь, промышляйте!
На что Попов только усмехнулся в побелевшую бороду, блеснул леденеющими глазами, вздохнул и вспомнил жалостливый взгляд блаженного в кабаке Ленского острога, от пророчества которого открестился. «Может быть, зря!»
9 . В немилости Божьей
Печалясь о несбывшемся, Федот Попов с девятью своеуженниками промышлял соболей и лис, нес обычные казачьи службы на Тауе в ермиловском ясачном зимовье, на южной стороне Великого Камня. Там отпраздновал зимнего Николу. В тот день с восточной стороны Камня два с половиной десятка промышленных людей с казаком Дежневым тянули нарты к Анадырю, а Стадухин с охочими и беглыми казаками промышлял соболя в верховьях Анюя на северо-западе. Стужа на Николу, «волчьего свата», вошла в полную силу: грохотал лопавшийся лед, трещали деревья по низинам. Ватажные разошлись по станам, атаман с тремя подручными людьми забивал мхом закуржавевшие щели зимовья. Все четверо так увлеклись работой, что не заметили приближавшихся людей. Распахнулась дверь, впустив в избу густые клубы, раскатившиеся до самого очага. Стадухин кинулся к сабле, брошенной на нары. Но дверь закрылась, едва осел студеный пар, из него показались головы в песцовых шапках. В обмерзших бородах краснели носы, в глубинах выбеленных ресниц остро сверкали влажные глаза. Михей узнал Василия Бугра и Артема Солдата, оставленных сторожить коч.
– Совсем сдурели? – в сердцах закричал на них. – Хоть бы у Вторки в остроге зимовали, если не сиделось в зимовье! – Бугор, разъяренно глядя на него, мычал и вращал выстуженными глазами. – Как живыми-то добрались? – мягче спросил атаман, помогая товарищам раздеться.
Оба казака сбросили рукавицы, свесили бороды над очагом, стали горстями отдирать сосульки и сплевывать льдинки с усов. Наконец Василий распрямился, обернулся и разразился такой бранью, что бывшие в зимовье люди облегченно захохотали.
– В Нижний выбрались – нет! Говорят – ушли на Анюй. Доперлись до устья – нет! Подсказали – в Афонином зимовье. Приходим – хрен ночевал… У головешек погрелись!
– Сожгли?
– Чтобы другие не подселились… Но нас не тронули, думали – промышленные!
– И то слава Богу! – успокаиваясь, перекрестился Стадухин.
– Хлеба давай! – потребовал Бугор, обрывая пустопорожний разговор.
Муку в зимовье берегли к Рождеству и уже поделили, но отказать прибывшим казакам не могли. Развязали мешок, выложили свежеиспеченный и замороженный каравай:
