* * *
Всю ночь, зажатый между скалистыми сопками, свирепо свистел ветер, ища выхода на волю и обрушиваясь на притулившиеся к обрыву домишки. Ветер гнал вихрящиеся снежные смерчи. На рассвете все стихло в природе. Над щетинистыми сопками брызнул первый солнечный луч. Выплыло яркое солнце.
Навстречу атаке звенел стальной дождь. Небо будто тряслось и приседало от слившихся в один гром разнобоя выстрелов, криков, истерического татаканья пулеметов. Красные цепи наседали одна за другой. Белые, бросая оружие, бежали в тыл, ко второй линии своих укреплений. Но откуда-то с флангов, где должны обороняться японцы, по ним ударили пулеметным свинцом. А где же вы, союзнички? Или растворились в непогодной прошедшей ночи?..
…В течение полугода мельница Ворошиловых становилась пулеметной точкой то для белых, то для красных. Позиция выгодная. Установленный здесь станковый пулемет держал под прицелом близкий брод через речку. Бывало, совсем близко разгорается бой. Обе стороны атакуют – отступают. А жернова равномерно скользят друг о дружку и мерной струйкой течет мука, заполняя доверху и переполняя ларь…
– Подавить! – орал, кувыркнувшись с подбитого коня, подъесаул Епифанов, когда захлебнулась атака сотни, что с гиканьем пошла наметом на этот берег. – Скольких хлопцев положили краснопузые!
– Ваш благородь, что с мельницей делать? Может, петуха красного запустить?
– Давай! Впрочем, отставить! Пускай она стоит. Еще самим пригодится, когда с коммунарами управимся!
…Когда все стихло, откатились в стороны и красные, и белые, рядом с чудом уцелевшей мельницей утешал перепачканного сажей Ефима жеребенок. Нескольких недель от роду он потерял мать. Ее сразило во вчерашнем бою. Жеребенок искал утешения у человека, а тому ничего не оставалось, как поделиться горечью душевной с невинной животинкой. А та, сиротинка, мягкими губами трогала пропахшее дымом плечо Ефима, обдавая его лицо теплым дыханием…
* * *
Еще в конце лета 1919 года атаман Семенов перебросил все свои казачьи полки в Восточное Забайкалье, отказавшись от активных военных действий на Амурском и Верхнеудинском направлениях, и осел в Чите, где установил военную диктатуру. Его военная мощь значительно усилилась, когда на исходе зимы 1920 года закончила свой поход от Омска до Читы 30-тысячная армия генерал-лейтенанта Каппеля, любимца адмирала Колчака. Где-то за Нижнеудинском сани, в которых ехал Каппель, провалились в быструю горную реку Кан, и через три дня он скончался от воспаления легких. Смерть Каппеля устраивала атамана Семенова, так как армия генерал-лейтенанта переходила в его распоряжение. Но более всего Семенов был рад тому обстоятельству, что он стал полноправным и единственным хозяином части золотого запаса российской империи, которую привезла армия Каппеля.
К тому же смерть Каппеля вынудила адмирала Колчака буквально накануне своего ареста назначить атамана Семенова главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока.
К лету 1920 года Семенов получил всю полноту гражданской и военной власти в Забайкалье, которая в первое время была довольно сильной и популярной в народе.
В Чите даже стали производить папиросы «Атаман». На коробке красовался портрет Семенова в бурке и огромной барсучьей папахе, из-под которой смотрели глубоко посаженные маленькие глаза монголоидного типа. Он имел бурятские корни, хотя родился и вырос в среде ононских казаков на юге Забайкалья близ границ с Монголией.
* * *
С улицы послышался неясный шум. Фыркнула лошадь. Застучали в калитку. Соболек зашелся громким лаем. Испуганная Елизавета выглянула в окно и тут же задернула занавеску.
– Кто там, мам? – Ефрем поднялся с табуретки и направился к двери.
– Стой! Не ходи! Семеновцы, – выдохнула, чуя недоброе, Елизавета.
Ефрем замер в нерешительности. Дверь распахнулась.
– Здравствуйте, хозяева! Мир вашему дому! – бодро приветствовал женщину и юношу, сняв фуражку, молодой высокий подхорунжий. Волосы расчесаны сбоку на пробор. Лицо круглое, чисто выбритое, со светлыми бровями. От офицера пахло тонким цветочным одеколоном. Его сопровождал казак с тонкой лычкой на погонах.
– Здравия желаю, – нашелся чего ответить Ефрем.
– Да вы не бойтесь, – совсем по-простому успокоил семеновец. И только улыбка казачьего офицера привела и мать, и сына в нормальное чувство. А слова «мир вашему дому» и вовсе повергли их в полное смятение.
– Просим к столу, – пригласила хозяйка, показывая на табуретки.
– Вы Елизавета Ворошилова? – спросил подхорунжий.
– Я.
– Швея?
– Да.
– Неси! – коротко приказал он казаку.
– Есть! – козырнул тот и поспешил на улицу.
Офицер прошелся по кухне. Сделав несколько шагов, остановился со словами:
– Ничего-ничего. Надо потерпеть. Совсем немного осталось. К весне закончим с большевиками и заживем. Заживем, – повторил громче и уверенней. – Хорошо заживем! Без войны, без крови, без бед.
Хозяева смотрели на офицера.
В сенях протопали шаги. Появился казак, обнимая изогнуто-покатые бока фанерного футляра швейной машинки. Поставил на стол. Откинул футляр.
– Вот! Система «Зингер»! Самая новая. – Офицер бережно провел ладонью по крутой черной лаковой шейке машинки. – Подойдите ближе.
Елизавета приблизилась к столу, не сводя глаз с машинки.
– Будете заниматься шитьем фурнитуры для добровольческого отряда. Приказ генерал-лейтенанта Семенова. Силком мы мобилизацией не занимаемся, тем не менее на вашей территории в скором времени будет вновь произведена запись добровольцев. Мануфактурой вас обеспечат. Привезут образец нашивки. Так вот… Надеюсь, согласны? – Офицер пристально посмотрел на хозяйку. Та качнула головой, дивясь новенькой машинке. Была у нее и своя старенькая, но сломалась. Давненько не сидела она за шитьем. Только интересно, кто же надоумил-то офицера привезти заказ именно ей.
– Ну и чудненько. – Подхорунжий провел пальцем по тонким усикам и надел фуражку. – Да, вся работа будет оплачена, – добавил он и вышел в сени.
– Эка вам подфартило! – хитро подмигнул хозяевам казачок и поспешил за командиром.
Долго не могли прийти в себя ни Елизавета, ни Ефрем, сначала серьезно напуганные, а после удивленные причине неожиданного визита белых в их дом.
– Сынок, надо бы сначала посоветоваться с кем-то?
– С кем?
– Может, с Прохором Иванычем? Он-то человек знающий, опытный…
– Я не знаю, мам.
– Нет, надо к нему сбегать. Позови, пускай придет.
Прохор Иванович вскоре пришел и рассудил так, что надо заниматься шитьем.
– А как иначе поступить? Отказаться – себе дороже. Не шуточки ведь. Это с виду беляк такой ласковый вам показался, – рассуждал неторопливо Прохор Иванович, – а ну, как воспротивишься, так и он по-другому себя поведет.
