– Чего ж не стреляли?
– Тот «дегтярь» без патронов, что полено. А пулемет не бросил, надеясь выйти к своим с оружием.
– Слышь, Василий, сыпани табачку на цигарку.
– Свой небось закарамчил на черный день?
– Потерял я свой табак. Наверное, на реке, когда фриц налетел.
Новгородец насыпал на протянутую бумажку махорки и снова повернулся к Климу:
– А ты чего больше боишься? Пули-дуры или осколка?
– Как это?
– Ну, чтобы чем не ранили, не угодили в тебя, тьфу, тьфу, тьфу?
– Лучше бы, чтобы вообще ничем. Крови я боюсь.
– Крови? – Новгородец хохотнул. – Крови – что, кровь опять накопится, главное, чтоб не наповал и чтоб не отсекло ничего. Видел я в госпитале без рук, без ног. Таких называют «самоварами» или «чемоданами»…
– А вы и в госпитале лежали? С ранением?
– С контузией. Мы ведь тогда, в сорок первом, выцарапались-таки из окружения. И пулемет свой я на загривке вынес. Так все шестеро и вышли. Без царапинки. Долго рассказывать. Скажу о главном. Доставили нас часовые до командного пункта. Вышел командир. Я и звания-то не успел толком разглядеть. Тут как шандарахнуло из тяжелого миномета. Дружков моих – окруженцев – всех скосило осколками. Меня контузило и плечо зацепило. Левое. Очнулся в медсанбате. Позже перевезли в полевой госпиталь. Вот. Так что осколок страшнее. Пуля тюкнет, и все. А осколок… А если в живот? По кишкам полоснет?
К разговору новгородца прислушался Микола-курянин.
– Какая, Василий, разница, чем убьет?
– Убьет – это ладно, а вот если покалечит, дело табак.
– А по мне, ребята, легче воевать зимой, нежели летом.
– Почему?
– Зимой в ватной одежде не так страшно в бою. Летом же в тоненькой гимнастерочке, когда кругом, вжик-вжик, свистят пули, совсем невыносимо. Жуть берет. И где такие силы найти, чтоб все это пережить?..
– Мало пережить, надо победить врага, – подметил новгородец. – Победить и вернуться домой.
– Всем не вернуться.
– Да, всем, конечно, нет. Но кто вернется, должен прожить оставшуюся долгую жизнь и за себя, и за товарищей своих боевых.
– Складно говоришь, Василий, убедительно. Как на политзанятиях, – похвалил товарища Микола. – Будто и сам когда-то их проводил. Чуется мне, что ты не простой боец саперной роты, а, Василий? – допытывался Микола.
Тот тряхнул русым чубом.
– Угадал, соловей курский. Было дело. До войны окончил военное училище. Двадцать второго июня со своим взводом принял первый бой в районе Бреста. Потом отступали. Про остальное только что вам рассказал.
– В каком же звании ходили?
– Носил в петлицах по три кубаря. Двадцать третьего июня, в понедельник, согласно новому назначению должен был принять стрелковую роту.
– А почему теперь рядовой? Почему в саперах?
– Про это слишком долгий рассказ. Та контузия с ранением, может быть, и спасла мою душу. Замордовали бы особисты с проверками. Как в плену? Почему в плену? Будто сами не понимают, что от плена никто не застрахован.
– В народе говорят: от сумы да тюрьмы не зарекайся, – промолвил Микола.
– Вот-вот, и от плена тоже, – продолжил Василий. – В общем, долго рассказывать. Ладно, хоть здесь сейчас с вами сижу да воспоминаниями делюсь… Кстати, немало командиров в передовых частях приграничных округов погорели в первый же день войны на совсем, казалось, простом…
– На чем?
– Узнав о начале войны, офицеры кинулись домой спасать семьи. Кто-то после отстал от своей части… Словом, догнать и не догнать… Мне об этом рассказывал один знакомый ротный. Его часть находилась в пятидесяти километрах от границы. Семью-то, жену и двух малышей, он успел посадить в машину и отправить из гарнизона, но возвращаться в роту было уже поздно. Немцы прорвались на танкетках. Их смогли отразить и затем отступить, но полк понес большие потери. Таких, как тот ротный, оказалось не один и не два. А что на поле боя без командира? Барабан без палочек…
В разговоре повисла долгая пауза.
– А вообще, если все прикинуть и сопоставить, а, сопоставив, сравнить, все-таки сейчас полегче, – прервал паузу, сменив тему, тот же Василий. Видно, сильно выговориться хотел он в эти минуты. Так, будто времени после на то уже не будет.
– Полегче в каком смысле?
– В таком и есть, в самом прямом. По сравнению, например, с 42-м годом. А конкретно – ноябрем месяцем. Мы стояли у излучины Дона. Помимо недостаточного питания, помимо полного истощения наших частей солдаты не имели даже полного комплекта зимнего обмундирования. Не было полушубков, перчаток, валенок, не было даже нательного белья, носков и портянок. В общем, как встретили войну натощак, так и дальше потопали. Здесь та самая присказка про не потопаешь – не полопаешь, как раз наоборот, наизнанку вывернута.
– А у меня перед глазами стоит, как нас на войну провожали, – признался Микола. – Из нашей деревни поначалу каждый день на войну уходили три-четыре человека. Пришел и мой черед. Рано утром подъехала к дому подвода. Погрузили на нее пожитки и двинулись в райцентр. До конца жизни буду помнить эту картину. У ворот плачущая старушка-мать и жена с детишками – все шестеро. Старшему пятнадцать, младшей годик. Отец на проводы не успел. Сторожил технику на дальнем поле. К десяти утра были уже в райвоенкомате. Во дворе собралась большая группа. Разбили по сельсоветам. Родственников, приехавших провожать, к нам не пускали. Разговаривать с женой пришлось через изгородь. К вечеру подали три грузовика, чтобы отвезти на железнодорожную станцию. У многих с собой оказалась водка, по дороге прикладывались к бутылкам. В сумерках подали состав, объявили о посадке. Толпа с плачем кинулась к вагонам. Женщины вопят, ребятишки плачут, милиционеры и железнодорожники отгоняют толпу. Жутко. Помню, как провожали солдат в прошлую германскую войну и во время Гражданской войны, но такого рева не слышал. До сих пор не по себе, – выговорившись, Микола жадно затянулся тлеющим окурком, обжигая пожелтевшие от табака пальцы.
Слушая безрадостный рассказ сослуживца, Климент отчетливо вспомнил проводы на войну у себя на родине. Кажется, как недавно и как давно это было…
Глава VII
История войн – это не только история боев, дипломатии, побед, поражений, приказов командования и подвигов, это еще и история военных. Судьба советских военнопленных в годы Второй мировой войны составляет одну из самых трагичных страниц нашего прошлого. Советские военнопленные попадали в плен на своей земле, защищая эту землю, а военнопленные гитлеровской коалиции оказывались в плену на чужой земле, в которую они пришли как захватчики.
В плену можно «оказаться» (получив ранение, впав в бессознательное состояние, не имея оружия и боеприпасов для сопротивления) или «сдаться» – поднять руки, когда еще можно и есть чем сражаться. Почему же посягнувший на верность родине, вооруженный мужчина прекращает сопротивление? Может быть, такова природа человека? Ведь он повинуется инстинкту самосохранения, в основе которого чувство страха.
