Готовились к сенокосу и Ворошиловы.
– Ничего, мать, постараемся поболее запастись нынче сеном, – говорил жене Степан. – Ефим сулил по осени телку, чтобы еще одна дойная корова была. Лишней не будет.
– Папань? Соболька возьмем? – спросил отца Ефремка. – Все веселей!
– Пускай бежит, только чтоб не мешался под ногами.
Елизавета помогала укладывать в телегу съестные припасы, свернутый брезент для балагана, чтобы внутри постелить от сырости в случае дождя. Положила и большую овчину, потник, две потертые наволочки, наказывая: – Сеном набьете, чем не подушки.
– Ну, мать, – улыбнулся Степан, нежно глянув на жену. – И на скатках бы выспались.
– А на подушке ловчее. – Елизавета смотрела на мужа, прищурившись от солнца, которое поднималось над острыми сопками, окрашивая половину неба в красный цвет.
– Ну, сладкие-то сны зимой глядеть надо, – пошутил в ответ Степан, осторожно кладя сбоку от брезента литовки, отбитые и отточенные бруском до остроты бритвы. Они были завернуты в холстину и перевязаны веревочкой.
Выезжая со двора, Степан глянул на жену:
– Ну что, мать, с богом?
– Поезжайте, и так маленько припозднились, солнышко-то по дороге вас нагонит. Тумана нет. Погода бы не испортилась. А испортится, возвращайтесь обратно. Чего там мокнуть?
В первый сенокосный день мужики ставили балаганы, обустраивая табора на своих отведенных делянах-пайках. Мужики как бы приглядывались к травостою. Простые посельщики косили литовками, кто побогаче, использовали конные сенокосилки.
– Поди, хватит на балаган? – спросил Ефремка, когда прошлись с отцом по несколько длинных прокосов.
Степан остановился. Обтерся рукавом. Соболек, разомлевший от жары, перестал носиться-гоняться за бабочками. Вывалив из пасти розовый язык, пес прилег на берегу шумевшего о камни ключа. В хрустальной студеной воде сверкали брюшками юркие гольяны. Медлительные пескари, водя усами, застывали на глубине, словно изучая подводный мир.
– Пожалуй, хватит, – согласился отец. – Приличный балаган выйдет.
– Тогда я сгоняю в лесок за жердями! – крикнул Ефремка и побежал к телеге за топориком.
На темно-синем небе – ни облачка. На прокосах ложились ровные зеленые валки. За ключом паслись распряженные лошади. Дальше по лугу рассыпались фигурки сенокосчиков. Дымились первые костры, разогревая первые санокосные чаи.
– Соболек! Соболек! – свистнул паренек собаку. Пес вскочил, радостно кинулся, клацнув зубами на порхавшую над травой разноцветную бабочку.
Опираясь о косовище, Степан смотрел на сына, который удалялся в ближайший березовый колок. Передохнув, пошел на большие прокосы.
Ефремка волоком притащил жерди. Длинные подойдут на продолины. Те, что покороче, с раздвоенными ветвями, похожие на рогатины, сгодятся на вертикальные стойки. С отцом начали сооружать каркас балагана, чтобы обложить его свежей кошениной.
– Покуда чаевничаем, пускай трава подсохнет. – Степан забивал обухом топора последнюю рогатину. На нее укладывалась центральная продольная длинная жердь, служившая опорой для скатов балагана.
Ефремка принес охапку сухих сучьев, быстро разжег костер. Пламя жадно лизнуло бока черного жестяного чайника. Пес, вдоволь набегавшись, разлегся у воды. Ефремка вытащил из ключа небольшую пузатую плетеную из тальниковых прутьев корчажку. Внутри сверкали, прыгая на покатые стенки, крупные гольяны-беляки. Ефремка вынул из горлышка травяную затычку, перевернул корчажку. Посыпалась рыба. Среди беляков оказалось с десяток красноперок.
– Глянь-ко, Соболек, какая ушица знатная выйдет, – довольный уловом Ефремка потряс мокрой корчажкой перед мордой пса. Тот, повизгивая, оживился, вскочил на лапы, ткнулся носом в холодную рыбу, но улова не тронул. Все-таки Соболек не кот-котофеич, а умный и рассудительный пес.
– Погодь маленько! Опосля и тебе достанется! – успокоил пса Ефремка.
Из леска вернулся отец. Сбросил охапку валежника у костра. Глянул на рыбу, сложенную в алюминиевую миску.
– Добрый улов. И набилось-то быстро! Где тут у нас котелок? Сразу и уху сварганим.
Удобное у Ворошиловых место на сенокосе. Паек прямо от ключа тянется на пологий взгорок по лугу, одним краем цепляя березовый колок.
Ароматную уху аккуратно черпали деревянными ложками, держа над куском хлеба. После неторопливо пили забеленный молоком чай с шанежками и колотым сахаром.
Спать легли пораньше, чтобы подняться с рассветом и по густому утреннему с росой туману начать косить. Небо постепенно тускнело. На нем загорались первые звезды. Над сенокосными пайками стелился дым от многочисленных костров. Сенокосчики дочаевывали и укладывались спать в своих балаганах. Где-то гавкала собака, потом замолкла. Слышно, как бряцают колокольчиками и фыркают стреноженные лошади, которые пасутся на закрайке сенокосных угодьев.
Погода сухая. Пахнет свежим сеном.
– Благодать. Комарья нет, – заметил отец.
– Угу, – отозвался Ефремка почти сквозь липкую дрему. Его одолевал сон. Устал за день.
– Спи-спи, – Степан протянул руку и плотнее подоткнул края овчины, под которой посапывал, подобрав коленки к подбородку, Ефремка.
Дня четыре простояли солнечными и безветренными. Много напластано травы, как вдруг погода стала хмуриться. С востока, с гнилого края, как выражались мужики, поползли по небу белые облака. Они на глазах темнели, превращаясь в серые низкие тучи. Вскоре упали первые капли дождя.
– Все дело испортила эта сетуха, – чертыхался Степан, глядя на серое без просвета небо, которое сплошь было затянуто белесой пеленой, что означало затяжную сырую непогоду. – Подождем, глядишь, растянет. Не успели еще толком раскосариться… – Внезапный сухой кашель прервал на полуслове. Откашлявшись, Степан добавил: – Подожду. А тебе, Ефрем, подвернулась возможность мамку проведать. Глядишь, пока вертаешься, и распогодится…
Когда дождь перемежился, запрягли лошадь. Ефремка отправился в село. Опустело и на других таборах. Мужики пережидали непогоду в балаганах, отправив ребят-подростков за продуктами домой.
Моросящий дождик прекратился так же внезапно, как и начался. Посветлело небо, пропуская сквозь пелену солнечные лучи. В мутных просветах показался и огненный диск, быстро высушивая влагу на траве, кустах, деревьях. От мокрой, потемневшей от дождя, кошенины густо подымался пар. По руслу ключа тянулся туман, который постепенно рассеивался. Покосы оживились людским гомоном, визгом собак. К полудню замелькали литовки в руках косарей. Вернулся Ефремка.
– Вон сколь мамка харчей отправила!
– Ну, теперь за работу. – Степан с надеждой глянул на небо. – Будем косить, покуда погода позволяет. Как подсохнет кошенина, перевернем. Просохнет совсем, начнем грести и ставить копна. Наберется на стог, будем метать. Иначе – сеногной…
