– Чего пишут?! Чего печатают?! – вдруг возмутился Климент Ефремович. – Ты только послушай!
– Ну? Чего еще там?
– Слушай.
– Ну, читай уже, слушаю.
«Победу Красной армии в Великой Отечественной войне с самого начала боевых действий предопределило ужасное состояние российских дорог. Это стало одной из главных причин, по которой немцы не взяли Москву осенью 41-го до наступления холодов…»
Климент Ефремович отбросил журнал в сторону.
– И это пишет наш всегда любимый «Огонек»?..
– Чего же ты хотел, дед? Перестройка. Гласность. Почти семьдесят лет, оказывается, не так жили. Теперь по-другому будем. Может, теперь второе солнце взойдет…
Оба помолчали какое-то время.
– Слушай, дед?
– Ну?
– У меня все из головы не выходит про этого…
– Про кого?
– Ну, про которого ты говорил, про офицера.
– И что?
– Может, он бы как-то помог Степану-то? – с надеждой в голосе поделилась мыслью бабка.
Климент Ефремович ответил не сразу:
– Кто его знает? Занятой, наверное, человек. В такой должности… Не до чужих ему проблем.
– А может, как-то попробовать?
– Как? И кому? Степану, что ли? Не такой у парня характер. Сама знаешь, не любит он на поклоны ходить. Весь в Люську.
– А Люська в тебя.
– А в кого же еще? Отец, поди, ей, – смягчившись в голосе ответил Климент Ефремович.
– Ну, так как?
– Не знаю. Подумать надо. Ну, сама посуди, даже если бы и так. Что? Приехать и здравия желаю, помогите с работой? Да и трудно к этому полковнику попасть. Там все по пропускам. Закрытая это организация. Во всех отношениях. И в прямом, и в переносном смысле. За-кры-тая. Понимаешь?
– Да уж, – махнула та рукой. – Не дура. Как не понять?
…Степан встал рано. Мама Люся вернулась с поездки, как всегда, уставшая. Вывалила из матерчатой сумки свертки на стол. Опустилась на стул.
– Бросала бы ты, мам, эту работу. – Степан поставил сковородку на горячий кружок электроплитки. – Глазунью с колбасой сейчас сварганю. Мам, почем колбаска-то?
– Нам, проводникам, со скидкой продают. Все-таки одна поездная бригада.
– Барыги несчастные, – проговорил Степан, разбивая яйца.
– Кто несчастный? – удивилась мать.
– Да я так, мам. Никто.
– Наших ругаешь? Что же ты хотел? Сейчас с каждым днем все дорожает.
– Я о том и говорю. Скоро спекулянт на спекулянте ездить будет и спекулянтом погонять.
– Ну, уж друг на друге они не поедут, – рассмеялась мать.
– Правильно. На чужом горбу хотят в рай въехать. – У Степана шевельнулись на скулах бугорки. Он колдовал у сковородки с ножиком в руке.
– Сынок? У тебя висок чем-то вымазан, что ли? Ну-ка, дай посмотрю. Мука, что ли?
– Какая мука, мам? – Степан уклонился и отошел к окну.
– Седина! – Мать всплеснула руками. – Конечно, седина! То-то я пустую обертку из-под красителя в мусорном ведре видела. Ты подкрашиваешь волосы? Подкрашиваешь, чтобы я не заметила седину?..
– Ничего, мам, все седеют, – улыбнулся сын. И добавил: – Рано или поздно. Какая разница?
Когда пили чай, Степан спросил:
– Мам, а что, дед действительно собрался раскопать дело своего отца?
Та помолчала.
– Он и раньше об этом подумывал, только особенно никому не говорил. Раньше об этом вообще никто ничего не говорил, это сейчас все смелые. Пишут в газетах, журналах.
– Тяжелый случай, – вздохнул Степан. – Все похоронено в недрах архивов.
– Кого бы знакомых иметь в этой системе, – отозвалась мать. – Кто бы из добрых людей смог помочь деду отыскать эти бумаги… Я уж, бывало, в вагоне своем и так и этак прицеливаюсь к пассажирам, все думаю, вдруг да подсядет кто из больших чинов по части архивных бумаг или еще чего. Я бы ему все рассказала. Все-таки дед – участник войны. Должны бы ему пойти навстречу… Но не встречаются большие начальники среди пассажиров в моем плацкарте. Такие, поди, только самолетами «Аэрофлота» летают. Не по нутру им наши задрипанные вагоны с вонючими туалетами…
Степан молча сидел, покачиваясь на стуле. Вертел вилку. Бросив ее на клеенку, поднялся и прошел в комнату. Включил магнитофон.
– Мам?! – позвал из комнаты.
– Что, сынок?
Степан вернулся на кухню.
– Мам, а почему тебя все Люськой называют?
Та замерла у раковины, перестав мыть стаканы с вилками. Смутилась.
– А как должны-то?
– Ну, там Люся, Люда, Людмила Климентьевна…
– Значит, еще не старя твоя мать.
– Скажи, мам, своим знакомым, чтобы тебя так больше не называли, хорошо?
– Ладно, сынок, скажу. – Мать опустила стакан в раковину, не замечая, как льется мимо грязной посуды струйка воды из крана.
Степан стал куда-то собираться.
– Съезжу, проведаю деда с бабкой. Тут мне письмо одно пришло.
– От кого?
– От одного хорошего знакомого. По Афгану.
– От сослуживца? – обрадовалась мать и энергично застучала посудой, радуясь, что тема разговора так быстро сменилась.
– Да, сослуживца, – ответил Степан после некоторой паузы.
– И какие новости?
– Он согласился помочь деду. Разыскать дело его отца, то есть твоего уже дедушки. Дедушки Ефрема.
– Правда? – Мать поспешила в комнату. Сын выключил магнитофон. – Кто-то из командиров?
– Вроде того. Только ты пока, пожалуйста, ничего не спрашивай. Я сам еще толком ничего не знаю. Короче, поехал. Да и договорились завтра с дедом за грибами сбегать. – Степан поцеловал мать в щеку.
На автобусной остановке малолюдно. Пасмурно. Обещает закрапать дождик.
– Смотри-ка, попутчица! – развязно воскликнул рыжий, нагло дохнув перегаром прямо в лицо Светлане Николаевне.
– А вы, я вижу, все не просыхаете? – узнала она парней, с которыми как-то ехала в поезде.
С рыжим подошли еще двое. Повыше ростом костлявый и пониже крепко сбитый качок.
– Тебе больше не нальем, у тебя мочевой пузырь дырявый, – говорил низкий высокому, переводя внимание на девушку. – А, это ты, деловая? И куда это мы, в натуре, собрались? Что-то подсказывает, что мы можем составить компанию!
Степану еще издали не понравилась развязная компания.
– Эй, клоуны, что от девушки надо?
