База рижского ОМОНа не производит впечатление воинской части. Куда больше похожа на тщательно охраняемую лагерную зону, обнесенную двурядным забором, увенчанным серпантином колючей проволоки. Сходство с ней еще больше усиливается высокими железными воротами со смотровым окошком и пятиметровой сторожевой вышкой с пулеметом и двумя мощными прожекторами. Луч одного из них спрыгнул с голых верхушек кладбищенских деревьев и впился в нас: «Стоять! Кто такие?!». Судя по всему, командир предупредил охрану о визите московских журналистов – из ворот выходит одетый в боевой камуфляж боец с автоматом наперевес и, проверив наши документы, спрашивает, скорее для проформы, нежели из оперативной необходимости: оружие при себе имеется?
Вот тебе раз – об этом я как-то не подумал! Скажу «да» – какой же я после этого журналист из «Комсомолки»? Скажу «нет» – а ну как обыщут? И в том, и в другом случае предстану перед омоновцами, у которых сейчас до предела взвинчены нервы, вражеским лазутчиком, замыслившим под маркой прессы проникнуть в расположение их боевой части. Убить, конечно, не убьют, но в какой-нибудь цугундер посадят «до выяснения», это наверняка. И выяснять будут долго, может, и не один день. А как выяснят, что я – «человек от Ельцина», то опять же не заторопятся выпускать на волю, подержат в назидание. Маркарян говорил, что они моего шефа на дух не переваривают. Он для них – один из символов предательства.
Так что же мне все-таки сказать: есть у меня оружие или нет? Выручает артистическое дарование Крайнего – он экспромтом разыгрывает этюд под названием: «Удивление с легким налетом обиды». Надо признать, получается у него очень даже правдоподобно:
– Ты что, братишка! Да откуда у нас оружие? Хотя к армии мы отношение кое-какое имеем, – и достает из кармана еще одно потертое удостоверение, на сей раз газеты Московского военного округа.
Боец, взглянув на фото кучерявого офицера, с недоверием поглядывает на близкий к облысению оригинал. Выручает природная сообразительность Муратова:
– Вы не смотрите, что сейчас волос меньше! Это у него на нервной почве. Сами знаете, горячие точки.
Боец понимающе кивает, и возвращает Крайнему документ, который в этой поездке выручает нас уже во второй раз: идемте, вас ждут.
В полумраке трудно разглядеть омоновские казармы. Похоже, это обычные строительные бытовки, причем не первой свежести. Возле некоторых замечаем молодых женщин с детьми, и сохнущее на веревках явно не мужское белье. Значит, в целях безопасности бойцы перевезли семьи из городских квартир к себе на базу.
Штаб ОМОНа – небольшая комната в обитом крашеной жестью деревянном вагончике. Все жизненное пространство в ней поглотил большой стол с расставленными вокруг стульями. На стене, что напротив входа, висит красное знамя с золотом вышитым барельефом Ленина и серпом-молотом. На других – традиционные атрибуты казарменных «ленинских комнат». Тут и сусально-пафосные портреты основоположников, и текст присяги в большой рамке под стеклом, и какие-то вымпелы с почетными грамотами. Но в первую очередь бросаются в глаза развешанные по стенам самописные призывы к борьбе, победе и самопожертвованию, создающие ощущение партизанской землянки. Кстати сказать, это первое, что приходит в голову, едва ступаешь на территорию базы: рижский ОМОН – боевое подразделение, действующее в тылу противника, на оккупированной им территории. Нанести максимальный урон врагу и продержаться до прихода своих – этим эмоциональным зарядом буквально пропитана здешняя атмосфера.
Кроме Млынника, в комнате еще двое – его заместитель по политчасти (во всяком случае, таковым он нам показался) и молодая женщина, похоже, супруга одного из них. Я помалкиваю. Ребята задают вопросы. Млынник отвечает охотно и вполне искренне. Чувствуется, человек с болью переживает происходящий в стране развал:
– Как же мы, скажите, сохраним наш Союз, если во всех республиках, в том числе и здесь, в Латвии, не восстановим конституционную законность? Но ведь уговорами-то этого уже не сделать, упущен момент. Хочешь или нет, а придется применить силу.
– Но согласитесь, в Школе милиции с применением силы явно переборщили – избили курсантов, поломали оборудование. Да и нужно ли было начинать восстанавливать правопорядок с учебного заведения?
– Какое «учебное заведение»?! Боевиков в этой школе готовят, а не милиционеров! Хотите, зачитаю перечень оружия, которое мы там изъяли? Слушайте: 42 автомата, 215 пистолетов, 5 пулеметов, 4 снайперские винтовки, несколько гранатометов! Я знаю, что вы мне сейчас скажете – мол, надо же будущих милиционеров на чем-то учить. Но не многовато ли «учебных пособий»? Тут его на полноценное боевое подразделение! А знаете, что у них сейчас преобладает в «учебной» программе? Тактика ведения уличных боев.
– Вы докладывали об этом своему министру в Москву?
– Пуго, что ли? Конечно, докладывали.
– И что?
– Да ничего! Нам присылает приказ: навести порядок! А перед местными руководителями оправдывается: мол, мы что-то там нарушили, что-то превысили, и обещает наказать. После этого здешние сепаратисты на каждом углу кричат: «ОМОН вышел из подчинения! ОМОН превратился в полубандитское формирование! Расформировать! Арестовать! Отдать под суд!». А Москва смотрит на все и не вмешивается. Вроде ее это не касается. Мы тут жизнями рискуем, товарищей теряем, семьям своим создали невыносимые условия, – а ради чего? Получается, не ради того, чтоб выполнить приказ и восстановить законность.
Слушая Млынника, не могу отделаться от мысли, что он выпал из времени – готов положить собственную жизнь и жизнь товарищей ради спасения того, чего фактически уже не существует. Нет больше Советской Латвии! Все наши государственные вожди уже это поняли, и этим в какой-то мере объясняется их бездействие. Не оправдывает, но объясняется. Они только говорят о свершившемся по-разному – кто-то вслух, кто-то мысленно. И с разными интонациями – с гневом, со злорадством, с едва скрываемой радостью. Что же касается моего шефа, то тот лишь делает вид, что борется за целостность Союза, а на деле уже воспринял его распад как данность, и даже видит в нем рождение нового, более совершенного государственного организма. Здешние омоновцы думают, что кого-то и от чего-то спасают. Поздно, ребята, упущен момент. Спасать нужно вас самих. В разгар боя брошенные командирами и оставшееся без тылов, вы обречены на поражение и на месть победителей. Теперь, чего бы ни случилось, кто бы ни был повинен в пролитой крови, а ответите за все вы.
Теперь я понимаю, какую информацию следует донести до Ельцина в первую очередь – пока еще не поздно, нужно спасать этих людей от них самих. Сделать это возможно только одним способом – потребовав, чтобы Пуго немедленно передислоцировал рижский ОМОН в Москву и передал его в подчинение российскому МВД. Иначе тот неизбежно перейдет границу допустимого. Причем допустимого не только латвийским, но даже нашим советским законом. А такое может случиться в любой момент. Хоть сегодня, хоть завтра.
Прощаясь с нами, Млынник предупреждает:
– На дороге будьте осторожны. Лучше передвигаться поодиночке, соблюдая дистанцию. Так снайперу труднее будет вас подстрелить – в темноте одиноко идущая фигура хуже просматривается.
