Обсуждение, как сказал бы Михаил Сергеевич Горбачев, общечеловеческих ценностей довело меня до дрожи в теле и стука зубов:
– Ряшенцев рассказал вам о нашей задаче? Что вы об этом думаете?
– Это хорошо, что ваш шеф проявляет такой интерес к Израилю. В руководстве нашей страны это, безусловно, будет воспринято положительно и с интересом. Но я хотел бы спросить: у господина Ельцина есть шанс сменить Горбачева и возглавить Советский Союз?
– Лично я такую возможность не исключаю.
– Он хочет, чтоб условия восстановления дипломатических отношений были оговорены с руководством Израиля заранее, я правильно понял?
– Для начала, как первый шаг, нас устроил бы обмен устными посланиями между ним и руководителями Израиля.
– А следующий шаг?
– Следующий нам подскажет внутриполитическая ситуация в СССР.
– Я доложу о ваших предложениях премьер-министру.
Круг сделан. Мы опять у главного входа в замок. Я несколько разочарован: «Доложу премьер-министру…» – и из-за этого ни к чему не обязывающего обещания я летел два часа и еще час мерз на ветру на этой чертовой горе?! В кармане скопился ворох бумажных носовых платков, непригодных к дальнейшему употреблению. Представляю, как жалко я сейчас выгляжу с красным носом и подрагивающими губами! А израильтянину хоть бы что. Вот ведь устойчивый к невзгодам народ – что синайская жара, что колымский холод, все нипочем!
– Что ж, буду ждать от вас какой-то ответ. Не хотите подойти к нашей машине, попрощаться со своим приятелем?
– Не стоит. Скажите, рад был повидаться, – и уже пожимая руку: – У вас, по-моему, послезавтра выборы в российский парламент? То, что ваш шеф станет депутатом, это для нас очевидно. А дальше?
– Дальше будут выборы парламентского спикера, а еще дальше – президентские выборы. То, что и те, и другие он выиграет, это для вас тоже должно быть очевидным.
– Отлично. Удачи!
…Мне казалось, что Венедикту-Боруху, для того чтобы доложить своему премьеру о предложении Ельцина установить неформальный личностный контакт и получить от того какой-то ответ, потребуется дней пять, не больше. Но прошла неделя, потом другая, а он на связь так и не вышел. Сначала я чуть ли не дважды в день, утром и вечером, интересовался у Ряшенцева: твой израильский дружок не звонил? А после понял: не позвонит! Не знаю почему, но нутром чувствовал – не позвонит. И не приведи Господь, если информация о нашей будапештской встрече получит хоть малейшую огласку. Шеф воспримет это не иначе, как предательство. А с предателями он расстается без колебаний.
С утра сижу у Ельцина в приемной, жду, когда тот приедет. Дальше тянуть некуда – надо признаться, что ничего у меня с израильской затеей не вышло. И лучше всего это сделать прежде, чем его задергают бесчисленные просители, из-за которых в нем накопится негатив. А он его имеет обыкновение выплескивать на ближайшее окружение. Не то чтобы я сильно опасаюсь «барского» гнева, хотя, конечно, нечего приятного в нем нет. На этот случай у меня даже заготовлено оправдание – в конце концов, я не профессионал в таких делах, и не стоит ждать и требовать от меня слишком многого. Но оно, прямо скажем, довольно хиленькое. Ведь, когда получал задание, об этом и не заикнулся, самонадеянно полагал, что справлюсь. И выдал шефу векселя. Значит, какая-то вина за мной все же есть. Но, думаю, не том беда, что у меня чего-то не получилось. Беда в том, что не могу объяснить причину израильского провала. И сам не могу понять, и ему не смогу объяснить.
Разговор начинаю издалека – о вариантах названия информационного агентства, которое Россия создает, как альтернативу союзному ТАСС. Шеф недовольно вздыхает:
– Мне об этом Полторанин уже докладывал, – и кидает взгляд на стопку лежащих перед ним бумаг. – У вас все?
Судя по настроению, сейчас не тот момент, чтобы докладывать о малоприятном, но откладывать нельзя, будет хуже:
– Хочу вас проинформировать о своей встрече с представителем израильского премьер-министра…
– Не надо, – сказал, как сплюнул, причем с крайне недовольной гримасой на лице. – На днях Горбачев собрал дипломатов и устроил разнос за то, что тянут с признанием Израиля. И дал задание: к осени установить дипотношения и обменяться посольствами.
От его взгляда становится не по себе. В нем целая гамма чувств – и сожаление, и разочарование, и насмешка, и даже презрение. Наверное, так смотрит на жокея владелец конюшни, лошадь которого на бегах пришла последней. А ведь на нее возлагались большие надежды и были поставлены немалые деньги. Но, поди ж ты, спотыкнулась, вредная кляча! И попробуй объясни, почему спотыкнулась.
– Вы, Павел, сработали плохо! Горбачев вас переиграл!
Признаться, ожидал услышать что угодно, любые обвинения, но только не это – Горбачев меня переиграл! Какая связь между моими переговорами с представителем Моссад и указанием президента СССР к осени восстановить дипломатические отношения с Израилем?
– Как я должен буду отреагировать, если израильтяне все же выйдут со мной на связь?
– Никак. Пускай теперь Горбачев ими занимается, – и, помолчав, итожит нашу «беседу»: – Хорошо хоть меня не втянули в это дело.
Спустя несколько лет Иосиф Кобзон и Александр Гликлад привлекли меня к изданию в Израиле газеты «Русский израильтянин». Как ее соредактор с российской (русской) стороны, я стал бывать в этой стране так часто, что вскоре меня уже не воспринимали как чужака и приглашали на мероприятия с участием местной элиты. На одной из таких тусовок я и встретил своего знакомца Боруха, он же Венедикт. Правда, не сразу его узнал в эффектной военной форме. Похоже, мы оба сомневались, стоит ли нам признавать друг друга. Но любопытство пересилило, и мы поздоровались. А после стояли с бокалами вина в руках и разговаривали, в общем-то, ни о чем. Старой истории не касались. И только прощаясь (на светских раутах не принято сосредотачиваться на общении с одним гостем), он вдруг спросил:
– Хотите знать, почему у нас тогда ничего не вышло?
– Люди из нашего МИДа считают, что это из-за моего чудовищного невежества в дипломатии.
Борис засмеялся:
– Хочу вас успокоить, что у вашей акции был дипломатический позитив – после нее нас уже не пугал возможный приход Ельцина в Кремль. Но мы решили, что конфликт двух советских лидеров дает нам хорошую возможность ускорить процесс взаимного признания. Поэтому и довели до сведения Горбачева информацию о намерениях Ельцина, после чего тот и заторопился – в октябре 91-го установил с нами дипломатические отношения.
– Ну, а Борис Николаевич сделал бы это в январе 92-го. Велика ли разница?
– Для вас, может, ее и нет, а мы не хотели рисковать.
– Не вижу, в чем риск…
– Мы с вами встречались, по-моему, в начале 91-го года, так? После у вас были выборы, потом парламентская неразбериха с назначением Ельцина, а после к руководству вашим МИДом пришел Андрей Козырев, и настроения российской дипломатии стали меняться не в лучшую для нас сторону.
