– Рад вас приветствовать у нас в Белом доме! Как поживаете? – и, не дожидаясь ответа (чисто американская манера), сходу задал вопрос: – Каково ваше мнение о событиях в СССР?
Ельцин привычно приступил к пространному изложению того, какую громадную роль могли бы сыграть Соединенные Штаты в становлении демократии и рыночной экономики в России.
– Мы уже многого добились, но добились бы еще больше, если бы не нерешительность и противодействие со стороны союзного Центра! Горбачев не может заставить себя порвать с коммунистическими догмами и с коммунистической номенклатурой…
Буш резко поднимается со стула, что должно было означать: bye!
– Хорошо. Я вас понял. У меня, к сожалению, очень мало времени. Сейчас запись моего телеобращения. Но я буду рад встретиться с вами еще раз. Передавайте от меня привет Михаилу Горбачеву. Надеюсь, вам понравится у нас в США.
На следующий после визита Ельцина день Буш попросил трех своих сотрудников, участвовавших во встрече, в письменном виде сформулировать свое впечатление о госте. И те, независимо друг от друга, сформулировали: грубый, невоспитанный, мужлан. Президент, прочитав написанное, пожал плечами:
– А мне кажется, приятный парень. Хотя, конечно, простоват для политики.
Я иногда посмеиваюсь над Югиным из-за, как мне кажется, идеалистического восприятия новорожденной российской демократии, но при этом не отрицаю его несомненный приоритет в вопросах аппаратного политеса. Тут он намного искуснее меня, и это неоспоримо. Видимо, дает о себе знать многолетний опыт руководства подконтрольной партийным властям «Сменой», одной из популярнейших газет Ленинграда. Да и руководство парламентским Комитетом, собравшим амбициозных депутатов-журналистов, думаю, тоже многому научило. Чего бы там ни говорили простачки-романтики, а на таких должностях не выживают те, чья позиция описывается прямой линией. Как известно, у нее, у этой самой прямой, тоже две крайние точки – назначение и отставка, только расстояние между ними зачастую не более дефиса.
Вот и сейчас я еще только ломаю голову, как бы сгладить неловкость, рожденную моими неуместными упоминаниями про встречу с Бушем, а Югин уже предпринимает отвлекающий маневр – на ходу выдумывает пару весьма правдоподобных историй про то, с какой огромной симпатией относится к Ельцину турецкая интеллектуальная элита, чего никак нельзя сказать про президента Горбачева. Шеф слушает, снисходительно улыбаясь. Ему определенно нравится Витина байка.
На столе коньяк, фрукты и какое-то печенье, явно ненашенского производства. После выпитой рюмки шеф оттаивает. Разговор заходит о спорте. Ельцин вспоминает свое страстное увлечение волейболом, Югин – плаваньем и греблей. Мне вспомнить нечего, кроме многочисленных прогулов школьных занятий по физкультуре. Но в этой компании о таком лучше не заикаться. Воспользовавшись паузой в разговоре двух экс-спортсменов, делаю второй заход:
– Борис Николаевич, мы должны выжать из ситуации максимум возможного. И неважно, как будут обставлены все эти встречи, важен сам факт того, что они состоялись.
– Что вы мне об этих встречах твердите?! Я, по-вашему, должен лететь во Францию только для того, чтоб просто пожать руку вашему Миттерану?
– Уже одно то, что он пожмет вам руку, будет означать признание, что вы на равных! Разве это не важно?
– Ельцина не надо признавать! Он уже признан! Признает он меня, понимаешь, – шеф хоть и злится, но в нем уже чувствуется некое благодушие, и это хороший признак. – И что вы мне все про своего Миттерана?! Миттеран! Миттеран!
– Нет, но…
Отмахнувшись от меня, словно от надоедливо жужжащей мухи, шеф поворачивается к Югину:
– Ну что, Виктор, вы тоже считаете, надо ехать?
Югин не просто согласно, а, я бы сказал, размашисто кивает в ответ. В этот момент он чем-то напоминает пацана у витрины спортивного магазина, возбуждено отреагировавшего на многообещающий вопрос родителя: «Ну что, Вить, ты считаешь, нам именно этот велик надо брать?»:
– Конечно, Борис Николаевич, обязательно надо ехать!
– Вы так считаете? – теперь я уже абсолютно уверен, что он для себя все решил, и обращенный к Югину вопрос – это не более чем поддержание застольного разговора. – Хорошо. Давайте готовиться.
Поздно вечером упавший с моей души камень окропляется красным вином, которое русский депутат Югин тайно реквизировал из погреба турецкого предпринимателя Али Шена, якобы в качестве не полученной с Турции контрибуции за войну 1877 года. И как же нам сейчас хорошо! В тишине! В покое! Ни о чем не думая и ни за что не тревожась! Даже уезжать не хочется. Хотя долго нам тут гостевать не удастся. Во-первых, Югина ждут в Верховном Совете, а мне надо поскорее вернуться в Страсбург и к приезду Ельцина окончательно утрясти программу его визита. А во-вторых, Коржаков нам просто не позволит тут долго засиживаться. Он пока ничего не говорил, но в его глазах и без слов читается недовольство: мол, решили свои вопросы, и будьте любезны!
Перед отъездом попрощаться с шефом не удается. Охрана не пускает под тем предлогом, что он-де еще спит. Что ж, нельзя так нельзя. Хотя трудно поверить, что в девять утра Ельцин еще в постели. На моей памяти такого отродясь не бывало. Так что, скорее всего, просто получили приказ не пускать. Мы с Югиным тут, в «Красных камнях», не более суток, а я уже успел почувствовать, что наш милый Саня, Саша, а теперь уже Александр Васильевич с вдохновением вживается в роль верного опричника, призванного оберегать государя от неверности бояр. Человек он незатейливый, а потому и начал с незатейливого – сменил тон своего общения с коллегами.
– Значит, так: с тобой на подготовку визита полетит мой человек.
По тону – это приказ, который нельзя не выполнить. Где я возьму деньги на перелет и проживание еще одного человека – его не касается. Я сказал, ты решай. Вопрос не обсуждается.
– А с какой целью, позволь спросить, он со мной полетит?
Охранник усмехается:
– Ты что-то в вопросах безопасности смыслишь?
– Извини, об этом не подумал. А кто именно полетит? Мне надо заранее знать, чтобы успеть решить вопрос с визами и билетами.
– Полетит Валя Мамакин.
– Отлично!
И это действительно отлично. Валентин – вполне вменяемый и, что немаловажно, доброжелательный человек. Думаю, с ним будет комфортно. Тем более я ни при каких условиях не стану погружаться в вопросы охраны нашего Бориса Николаевича. Насмотрелся на мучения его бодигардов – вот уж чей хлеб полит слезами и потом!
…Неприятности начинаются на второй день после возвращения в Париж. Сначала меня огорошили известием о неожиданном визите во Францию председателя Верховного Совета СССР Анатолия Ивановича Лукьянова. Еще каких-нибудь пару недель назад об этом здесь никто и слыхом не слыхивал. Даже сотрудники советского посольства, коих мы с Ряшенцевым щедро, хотя и не вполне бескорыстно, потчевали в ресторанах аристократического Пале-Бурбона, не предполагали, что вскоре им придется обихаживать столь высокого гостя с Родины. А тут вдруг на тебе – прилетает! И надо же – в то же самое время, что и Ельцин! Понятное дело, это сразу поставило под удар все наши договоренности с Елисейским дворцом. Его генерального секретаря, который до моего отъезда в Стамбул отзывался о шефе чуть ли не как о желанном госте французского президента, словно подменили – разводит руками и произносит бесстрастным тоном привыкшего к чужому горю патологоанатома: просьба о встрече должна быть оформлена через советское посольство!
