— Тише, тише… — Габриэль стиснул меня крепче, добавляя к простыне свои руки. — Это крайние меры, Эль — перед тем, как я просто посажу тебя в бочку с водой… У тебя такая температура, что на спине яичницу можно поджарить…
— Она совсем холодная! Пустиии… — выла я, не слушая.
— Эль, тебе кажется — вода в бочке комнатной температуры, даже теплее — бочка стоит рядом с камином…
— Пусти, пусти! Черт… Мне БОЛЬНО!
Мне действительно было больно — простыня казалась ледяной и вместе с тем обжигала, ранила кожу каждым миллиметром своего прикосновения, дымясь и испаряя влагу… Меня колотило так, что пояс расслабился и свободными концами валялся на полу, однако мой мучитель все еще держал меня, не давая освободиться, не давая содрать с себя липнущую к телу ненавистную тряпку.
— Чтоб тебе в ад провалится, гад… пусти! — я плакала и ругалась последними словами, пока не он не сжалился и не развернул простыню… только для того, что снова намочить ее в бочке, выжать и поймать меня в нее еще раз.
— Ах ты, маленькая дрянь! — еле увернувшись от слевитированной ему в голову стеклянной чернильницы, он отбросил простыню, сорвал с кресла свой объемистый свитер и скомандовал. — Мне надоело, Эль. Поднимай руки — я одеваю тебя и везу в Крестон, в больницу.
В ужасе я замотала головой, пятясь и отползая по полу в сторону кровати.
— Нет, мне нельзя… ведьмам нельзя в больницу…
— Почему? — он замер со свитером в руках.
— Доктора поймут, кто я… у меня кровь… другая кровь…
Пару секунд он хмурился и прищуривался, явно пытаясь понять, вру я или нет… Наконец, опустил руки и уселся рядом со мной на ковер. Устало потер лоб, и сквозь тяжелые веки я вдруг увидела, что посредине лба у него морщина, которой раньше не было.
— Детка… послушай… у нас с тобой был тяжелый день. Очень тяжелый. И, не знаю как ты, но я хотел бы закончить его. И желательно в собственной постели, с тобой рядом, а не в больнице, где все про тебя узнают и нам обоим будет очень плохо… А уж в морг и подавно не хотелось бы…
Я вздернула на него голову, уже почти ничего не видя, качаясь и обхватывая себя руками.
— Ты… в морг?
Он моргнул.
— Я? Ах да, конечно… Помнишь Заклятье? Умрешь ты, умру и я. Так что, если не желаешь моей скоропостижной смерти… — с красноречивым хлопком он снова развернул мокрую простыню.
Смерти Габриэля ди Вельфора я желала еще меньше, чем оказаться вновь в ледяном аду, и поползла обратно в его объятья, заранее скуля в ожидании страшных страданий.
Но в этот раз переносить холод было легче — я знала, что, в буквальном смысле, лечусь за двоих.
Прижимая меня к себе, спрятав мою голову у себя на груди, он укачивал меня в кресле, словно маленького ребенка, говорил какие-то глупые нежности и медленно, под мокрой простыней растирал мои руки и ноги… Я же, стуча зубами, слушала, запоминая каждое слово и одновременно вспоминая зелья для симуляции разных болезней — потому что мне явно придется «заболеть» еще раз чтобы вновь раз услышать нечто подобное.
— Потерпи, милая, еще пять минут, и я тебе согрею… ты уже не так горишь — я чувствую… Дай-ка лоб потрогаю… и губы… хорошо… уже не такие сухие… А ну ка еще раз… ммм… сладкие, как и всегда… Я говорил тебе, что всегда смотрю на твои губы, когда стою у доски — как ты приоткрываешь их, когда задумываешься… или бормочешь что-то себе под нос. Смех, да и только… Я ведь, признаться, считал, что это оттого, что ты недалекого ума… А ты вон какая умница… И душа у тебя светлая, чистая… Эй, перед кем я тут распинаюсь? Спишь, что ли? — я перестала о чем-либо думать и сделала вид, что сплю, пару секунд чувствуя на себе его пристальный взгляд. Наконец, услышала у себя в голове. — «Нельзя-нельзя детей… Сама ведь ребенок еще…» — и он вдруг провел по моей щеке пальцами. — «Надо узнать у кого-нибудь грамотного — из их рода… Черт, а если и в самом деле нет другого выхода? Нарожать с ней ораву детей, а потом охладеть… Или, того хуже, смотреть, как она охладевает, как флиртует то с садовником, то с заезжими молодыми гостями? Убью ведь, не выдержу… Раньше прибить хотел, когда на других смотрела, а там и подавно не стану терпеть… Ведь ей сколько? Восемнадцать? А тебе до сороковника четыре года… Она хорошеет, ты стареешь — потрясающие у вас перспективы…»
Он перестал думать, уставившись в огонь. Я же медленно, глубоко и как можно тише выдохнула — оказывается, не дышала все эти долгие несколько минут.
* * *
Утром, в тайную спальню господина ректора явился доктор. Не наш, университетский, а какой-то другой — совершенно мне незнакомый. В аккуратных круглых очочках и костюме-тройке, он будто живьем сошел с иллюстрации известной детской книжонки про профессора Борга — того самого, который ездил по всем провинциям и дальним деревням и лечил детей бедняков, причем совершенно бесплатно.
Войдя в комнату, доктор остановился, повел головой и зачем-то понюхал воздух. Господин ректор усмехнулся.
— Так быстро почуяли кровную, уважаемый?
Что?! Я в изумлении приподнялась на локте. Он вызвал ко мне… доктора из ведьмаков? Человек, ненавидящий все наше сословье, специально выискал и вызвал одного из тех, кого ненавидел, потому что знал, кто лучше всех сможет мне помочь? Да не может это быть!
Но мое собственное обоняние говорило, что может, еще как может! Магические существа очень хорошо узнают друг друга по запаху, особенно кровные — ведьмы — ведьм, да и магов тоже, оборотни — оборотней…
Изменившись в лице, доктор шагнул обратно к двери.
— Вы… как вы? Я вовсе ничего не почуял… Камин немного чадит… вот я и принюхался…
— Не тряситесь, — поморщился Габриэль. — Я вызвал вас, чтобы вы помогли мне вылечить эту юную особу, а вовсе не для того, чтобы сдать властям.
— Охх… — мужчина выдохнул и заметно расслабился. — Что ж… если я могу рассчитывать на вашу порядочность, милорд… Все же у меня практика — мне нежелательны… слухи…
— Вы забываетесь, милейший, — металл в голосе его сиятельства появился, как всегда, неожиданно, мгновенно наэлектризовав пространство вокруг нас. — Мое слово стоит дорого. Гораздо дороже… вашей практики.
— Конечно, конечно… — засуетился доктор, униженно кланяясь и бочком-бочком продвигаясь к кровати. — Простите меня, ради бога… Я ведь не привык иметь дело с благородным сословием… Ко мне все больше торговцы заглядывают… фермеры, служивый люд… Так что, говорите, с юной леди случилось? — поставив прямо на покрывало свой грязный, дорожный саквояж (отчего Габриэль поморщился), он вытащил, разматывая, стетоскоп. — У нас ведь с вами организмы особенные, душечка, мы с вами можем заболеть просто от переживаний… сииильно заболеть… Поднимите-ка сорочечку, я вас послушаю.
Машинально я потянулась к подолу вниз и начала задирать, как он и сказал… как вдруг меня схватили за руку.
— Ты что творишь? — процедил Габриэль мне в ухо и одернул белье вниз. Поднял злые глаза на доктора. — Наденьте стетоскоп и зажмурьтесь поплотнее! Стойте! — доктор испуганно спрятал руку, которую уже тянул ко мне. — Дайте мне эту вашу хрень…
