— Не давай ей надежду, что может быть по-другому, — спокойно отреагировал на эту угрозу Габриэль. — Потому что к предкам сегодня отправитесь вы обе — под ручку. Как старые, добрые подруги.
Пространство вокруг него вдруг будто бы накалилось и наполнилось трескучей, бурлящей энергией — такой невероятной силы, что мне вдруг непреодолимо захотелось придвинуться поближе. Поежившись, я незаметно переместилась на пару сантиметров ближе к Габриэлю.
Вероятно, не только я почувствовала эту перемену. Тая принюхалась и с интересом посмотрела на своего врага — выгнув шею, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Ну что ж… можешь убить меня, если так не терпится… Только знай, о Темный Маг… — ее голос изменился, стал ниже, гуще — почти мужским. — Лишь несколько неосторожных шагов… отделяют тебя… от Бездны.
Последнее слово гулким, похоронным колоколом вбилось в мозг, мурашками расползлось по затылку… Я схватила Габриэля за руку.
— Она права. Тебе лучше не убивать, если хочешь вернуться на Светлую сторону. Каждое убийство засасывает все больше и больше во Тьму… Тьма она…
— Как наркотик, — закончил он за меня. — Я знаю это. И мне плевать.
Прикрыл глаза, явно колдуя про себя — я слышала слова заклятья, но не понимала в чем их суть — он то ли приказывал кому-то левитировать, то ли найтись…
Тая тоже непонимающе хмурилась, глядя то на него, то на меня.
Наконец вздрогнула — раньше меня услышав звяканье стекла по камню. Из-под кровати выкатился фиал — тот самый, который хотели наполнить эликсиром жизни.
Потом зазвенел второй фиал — такой же — выкатываясь из дальнего угла комнаты.
Подкатившись, оба сосуда поднялись в воздух и прыгнули в руки Габриэля, уместившись у него на ладони.
— Что?.. Что вы задумали? — Симон тоже вся извернулась, пытаясь заглянуть ему в лицо.
Но Тая оказалась более догадливой, зашипев и забившись вдруг в своем коконе.
— Ты не сделаешь этого… Это тоже самое, что убийство… Ты возьмешь мою кровь себе на душу…
— Сделаю, — пообещал Габриэль, оскаливаясь в жутковатой ухмылке. — И да, возьму. Но не так много, как тебе хотелось бы.
И, сжав фиалы, откупорил оба.
— Эликсир жизни, — объяснил мне своим самым «ректорским» голосом, — всегда пытается скопиться в одном месте — бассейне или ручье. Удерживает его в разрозненном состоянии только магия. И магия же может вытянуть его из чужеродных тел и молекул обратно, собрав в единое целое.
Обе ведьмы уже шипели, не останавливаясь, извиваясь, как гусеницы, пытающиеся превратиться в бабочек.
— Поэтому, полагаю, наш Анклав выбрал местом проживания мир, в котором нет магии — ведь выдрать из них эликсир жизни можно также просто, как они сами хотели выдрать из нас магию Даамора.
Закончив лекцию, Габриэль взял в каждую руку по открытому флакону и произнес заклинание, весьма похожее на то, под которое меня собирались убить сегодня.
Ведьмы в голос закричали — так громко и отчаянно, что я чуть было не потребовала, чтобы Гэб отменил то, что он делает — чем бы оно ни было… И да, я видела, как темнеют его зрачки, расширяясь и заполняя почти весь глаз — черные омуты, наполненные Тьмой…
Боже, неужели он убивает их…
Его голос стих, а по комнате будто вихрь прошелся… даже не вихрь, а словно из ведьм вдруг принялись вакуумом высасывать воздух… И воздух этот искрился и переливался всеми цветами радуги.
Промчавшись по комнате, радужный вихрь втянулся в фиалы, улегшись на дно полупрозрачной жидкостью, и постепенно наполнил сосуды настолько, что взбучился над горлышками и выплеснулся на пол.
— Как много… — задумчиво проговорил Габриэль, держа фиалы в вытянутых руках — явно не желая, чтобы жидкость коснулась его одежды. — Скольких же вы погубили ради собственных жизней…
— Кххх… — непонятный, гортанный хрип выдернул нас обоих из созерцательной задумчивости.
Я подняла глаза на тех, кто только что пожертвовал для нас эту явно магическую субстанцию… и оцепенела.
Две древние старухи — лысые, тощие и беззубые — вывалившись из магических пут, копошились на полу в луже крови и какой-то странной слизи. Такие старые, что глаза их уже не видели, затянутые пеленой, а уши явно не слышали — ни нас, ни друг друга…
— Кххх… — еще раз прохрипела одна из старух — уже невозможно было определить кем из двух женщин она была всего лишь пять минут назад. И свалилась замертво.
А из недр ведьминского дома вдруг раздался пронзительный и звонкий детский плач.
* * *
Кудрявой, рыжеволосой малютке, найденной нами в одной из дальних комнат дома, был годик- полтора, не больше.
— М-мами… мааами… — звала она из кроватки, всхлипывая и размазывая по пухлым щечкам слезы. Было видно, что плачет ребенок уже давно, возможно, просто не так громко — спереди вся пижамка была мокрая. Как, впрочем, и набухший сзади подгузник.
На полу перед дверью лежала выброшенная соска, на которую я чуть не наступила, резко забежав в комнату.
— Даа уж… — протянул Габриэль. — Неожиданно.
— Это вероятно тот самый ребенок, о котором говорила Тая… — почему-то шепотом предположила я, чем напугала кудрявую малышку еще больше. — Дочка Нарины…
— Мами… маааами…
Уставившись в страшные, черные глаза Габриэля, девочка вцепилась в прутья кроватки и приседала на трясущихся ножках, не переставая кричать — будто убежать от нас хотела. Будто знала, что такое опасность и откуда ее ждать…
В ушах от детского плача уже болело и я быстро огляделась. На изящной белой тумбочке стояла рамка с несколькими фотографиями малышки и ее мамы, на которой была выведена какая-то надпись — вероятно имя девочки. Но я совсем не понимала языка, на котором оно было написано, а потому несчастный ребенок оставался для меня безымянным.
Я смело шагнула к кроватке.
— Тшш… Ну что раскричалась… — начала ласково, протягивая к девочке руки. — Сейчас мама…
И сглотнула ком в горле, сообразив, что нет, мама не придет. Ни сейчас, ни завтра… никогда. В лучшем случае, придет посторонняя тетя и заберет тебя в приют. Если в этом мире он есть.
Повернулась к Габриэлю, беспомощно разводя руками.
— Мы не может оставить ее здесь.
Он нахмурился.
— И что ты предлагаешь с ней делать? Взять ее к нам? И поселить в моей тайной комнате? Как мы объясним появление у нас чужого ребенка?
Говоря, он медленно подошел к кроватке, все больше морщась и повышая голос — перекрикивать детскую истерику становилось все сложнее.
Не выдержав, я наклонилась, неумело подхватила ребенка на руки и прижала к себе, ощущая рукой мокрый подгузник и неожиданно приятную тяжесть детского тельца.
