Я помнил себя на «Ахилле».
Чья-то ошибка, сбой оборудования, или то невероятное совпадение случайностей, которое когда-то называли судьбой. Впервые в жизни я видел, как включается на корабле аварийный режим. Из стен выстрелили люминофоры, длинные красные нити, которые могли гореть, даже если полностью отрубалось электричество, мониторы сначала залила ровная невозмутимая темнота, а потом вспыхнули огромные кричащие буквы и цифры – код аварийного протокола, «внимание», «тревога», «режим».
И ни единого звука – полная тишина.
Я был оглушен, контужен и потратил долгие секунды на то, чтобы прийти в себя, слепо барахтаясь в предательской невесомости посреди залитого аварийными огнями коридора. Я потерял способность управлять собственным телом – дернулся, отлетел к стене, и здоровая металлическая скоба врезалась мне в правое плечо.
Я вздохнул. Стараясь не делать лишних движений, потянулся к приоткрытому люку.
Меня била дрожь.
Оставалось несколько секунд. Нет, и этого времени уже не было. Сенсоры «Ахилла» засекли корабль с чужим опознавательным кодом, а спустя мгновение зарегистрировали рост радиации вокруг его корпуса. Активировался аварийный протокол.
Я залез в рубку, хватаясь за настенные поручни.
От затопившего отсек красного марева раскалывалась голова. Первый пилот сидел в кресле, рот его был слегка приоткрыт, а остекленевшие глаза уставились в потолок. Я оттолкнулся от стены и нырнул к терминалу нейроинтерфейса. Каждое движение занимало чудовищно долгие секунды, тогда как операторы чужака давно подключились к нейроинтерфейсу и находились в течение другого, медленного времени, где можно принимать сложнейшие решения за мгновения. Я упал в кресло, активировал терминал и – меня захлестнула темнота.
Что произошло потом? Мы проиграли? Но тогда бы нас распылило на атомы, я не лежал бы здесь, на узкой больничной койке, разодетый, как покойник.
Я в медицинском отсеке? Но это точно не «Ахилл».
Нас захватили? Но где я тогда?
Я приподнялся, вглядываясь в темноту. Но теперь я не видел даже очертания стен – глаза подводили меня вместо того, чтобы привыкнуть к отсутствию света.
Воздух, холодный и едкий на вкус, был похож на искусственный, как на кораблях дальнего следования. Я чувствовал механический ветер, который разгоняли маховики огромной машины, генерирующей пригодную для дыхания смесь.
Где-то наверху зияли черные щели решетки вентиляции. Нужно было встать.
Я с трудом сел на кровати, поддерживая себя одной рукой.
Голова закружилась, а странная боль сжала грудную клетку, не давая вздохнуть. Можно было подумать, что гравитация в камере в десятки раз превышает земную, и эта невыносимая сила тяжести хочет раздавить меня, переломать все кости.
Я не понимал, где нахожусь. Ни на одном известном мне корабле нет искусственной гравитации. Я на орбитальной станции? Я на Венере?
Ослабленное тело почти не слушалось меня, но я не собирался сдаваться. Я грубо столкнул с кровати ноги, и тут же чуть не упал сам, успев в последнюю секунду восстановить равновесие – словно тугое сопротивление искусственного воздуха удержало меня от падения. В тот самый миг я не сомневался, что, если бы сорвался, то провалился бы в бесконечную черную пропасть, которая разверзлась под кроватью.
Больше минуты я сидел, сгорбившись и глубоко вздыхая. На мне не было обуви, и холодный пол обжигал босые ноги. Одна ступня заломилась, как у тряпичной куклы. Головокружение сменила пульсирующая головная боль.
Я попытался сосредоточиться на ногах – сдвинуть ступню, пошевелить пальцами.
Поначалу я не ощущал ничего, кроме болезненного холода, терзавшего отнявшиеся ноги. Но потом правая нога ожила. Я смог согнуть ее в колене, приподнять над полом и – тут же застонал от боли. Ногу свело судорогой. Я согнулся и обхватил голень руками.
Когда боль отпустила, я начал снова.
Я поднял ногу над полом, но она ослабленно опустилась, не выдержав собственного веса. Тогда я попробовал пошевелить пальцами другой ноги. Силы понемногу возвращались ко мне, тяжесть в грудной клетке отпускала.
Я оттолкнулся от кровати и – поднялся в темноту.
Целую секунду я стоял, выпрямившись во весь рост, но потом ноги подкосились, и я упал на металлический пол. Я не успел выставить вперед руки и разбил колени. Но это меня не волновало.
Бездна не разверзлась.
Я лежал на стылом полу. Неестественный химический холод ломил кости через одежду. Дыхание сбилось, и я беспомощно глотал воздух ртом. Разбитые колени болели. На мгновение я решил, что ноги опять отнялись, и я никогда не смогу подняться. Страшная бесформенная темнота нависала надо мной.
Я уперся в пол трясущимися руками. Сел на колени. С силой зажмурил глаза и открыл их вновь, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме отсутствия света – бледные очертания стен, потолок, может, даже дверь, выход из этого мертвого места.
Но ничего не было.
Я еще раз вздохнул и попытался встать. Взмахнул рукой, чтобы найти хоть какую-нибудь опору, но кровать куда-то исчезла.
Темнота с каждой секундой становилась все гуще.
Нельзя было медлить.
Я дернулся, поднялся рывком, но ногу свело судорогой, и я повалился на пол.
98
Я пришел в себя на жесткой неудобной кровати, затянутой пленкой. На мне была все та же одежда из грубого синтетического материала, а тугой воротник оказался застегнут и сдавливал горло. И меня по-прежнему окружала темнота.
Однако что-то изменилось.
Кожа на правом плече воспалилась, как после ожога. Я расстегнул куртку и осторожно коснулся непонятной припухлости на руке, напоминающей след от неудачной подкожной инъекции.
Что же такое мне вкололи, пока я был без сознания?
Рассмотреть укол в темноте никак не получалось.
В камере не стало светлее. Однако дышалось легко, и болезненная слабость не сковывала движения. Я вздохнул, сел на кровати и поднялся на ноги.
Меня покачивало, я боялся, что мышцы опять сведет судорогой, однако продолжал стоять. Глаза так и не привыкли к темноте, или же в камере действительно становилось темнее с каждой секундой. Я ничего не мог разглядеть. Комната, в которой я находился, могла быть огромным залом, как накопитель на аэровокзале, или же тесным блоком в пару метров длиной.
Я набрал полную грудь воздуха и выкрикнул – вернее, попробовал закричать:
– Кто здесь? Ответьте! Где я нахожусь?
Но я не кричал, я хрипел. Меня тут же разбил кашель, и я чуть не повалился на пол, потеряв вместе с голосом равновесие.
Эха я не услышал. Я не в огромном зале. Меня заперли в маленькой, пустой и бессветной камере, залитой химическим холодом, разъедающим легкие.
