Я осторожно – в страхе, что Лида оттолкнет меня, стоит мне сделать одно неверное движение – взял ее за руку.
77
Мы ходили на солнечное затмение ровно двенадцать раз.
Я тогда не понимал, чем же это наигранное зрелище так нравится Лиде, да и сама она не слишком охотно пускалась в объяснения. Было в наших регулярных походах что-то безумное – раз за разом возвращаться в переполненный звездный театр и смотреть, улегшись в ложа, напоминающие кресла операторов нейроинтерфейса, как голографическое Солнце превращается в пугающий черный шар. Но Лиде постановка не надоедала, а мне было все равно, куда с ней идти – лишь бы она оставалась довольна.
Я думал, Лиду привлекала сама воспроизводимость этого уникального в рамках определенных географических координат явления – та легкость, с которой лазерные проекторы воссоздавали то, чем природа занималась на протяжении сотен лет, тщательно выстраивая череду из разнообразных событий, долгот и широт, векторов притяжения – нашего положения в пространстве, движения Солнца и Луны. Или Лиде просто нравилось, как горит под куполом огромное черное светило.
Мы впервые поцеловались после очередного визита в театр.
Вечер выдался ветреный, над засыпающей улицей плыли низкие ненастные облака, напоминающие космические туманности – скопления электронного газа, захваченные притяжением звезд. Над подсвеченными иллюминациями домами привычно мерцал неотличимый от далекого светила искусственный спутник.
Или Венера.
Я знаю – мы остановились у входа в театр, и Лида вытащила из сумочки суазор, намереваясь показать мне какую-то фотографию. Она говорила непривычно торопливо. Тонкий экран покачивался в ее руке. Длинная прядь выбилась из стянутых на затылке волос и постоянно падала Лиде на лицо, а она взволнованно убирала ее рукой.
Но потом Лида замолчала и посмотрела на меня.
Я знаю, что мы стояли на улице, что мимо проходила шумная и возбужденная толпа, однако, когда я вспоминаю наш первый поцелуй, я вижу затмение – черный, охваченный пламенем шар, – и слышу музыку, гнетущий гул, которую играли во время представления в театре. Тень Луны со скоростью километр в секунду несется по обширным окраинам Москвы, я касаюсь волос Лиды, убираю в сторону непокорную прядь, залитое сумраком Солнце испускает последние, предсмертные лучи, я беру Лиду за руку, маленькую и холодную, ее пальцы сжимают мои, тень Луны уже летит над пригородом, глаза Лиды кажутся пьяными, хотя в тот раз она не заказывала ромовый коктейль, лишь пара звезд и самые близкие к нам планеты проступают в страшной солнечной темноте, мне требуется мгновение, чтобы решиться, я склоняюсь к Лиде и целую, ее губы – теплые, влажные, она отвечает на поцелуй, но быстро отодвигается, смотрит слегка осуждающе и в то же время улыбается, и в эту же секунду рассеивается сверхъестественный мрак, тонут в дневном свету звезды, загорается на небе яркий солнечный серп – тень Луны пролетает над городом, со скоростью в четыре тысячи километров в час.
Именно тогда я признался Лиде в любви.
Она промолчала.
Я проводил ее до станции, где она сказала, что в театре было замечательно, что надо как-нибудь сходить туда снова, если, конечно, я сам не устал от повторяющегося по одному и тому же сценарию представления. Потом она сказала, что я могу опоздать в общежитие, которое закрывали на ночь (хотя я не опаздывал ни разу), и что не нужно дальше ее провожать. А я сказал «до завтра», хотя знал, что завтра мы с ней не встретимся – был выходной, и она уезжала куда-то за город.
В тот день я не поехал в общежитие.
Я стоял на станции, слушая, как искаженный голос – барахлил громкоговоритель, и каждая вторая гласная превращалась в пронзительный металлический звон – объявлял о прибытии поездов. Сначала на станции было людно, меня часто толкали, пытаясь втиснуться в переполненные вагоны, но вскоре все вокруг опустело, хотя голос под потолком по-прежнему резонировал и звенел, нарушая напряженную тишину никому не нужными объявлениями.
А потом я остался совсем один.
Я спустился на улицу.
Уже наступила ночь, но на небе не было звезд. Возвращаться в общежитие не хотелось.
Я зашагал к звездному театру, как если бы намеревался посетить еще один, ночной сеанс, в котором не было бы ни закатов, ни рассветов, ни путешествий сквозь звезды на сверхсветовых скоростях – только полное солнечное затмение продолжительностью в один час.
Я дошел до светофора, соединявшего два рассеченных проезжей частью тротуара. Машин не было, но светофор светился угрожающим красным светом, запрещая идти. Я спустился на проезжую часть. Сдавленный голос электронного советчика ожил, возник из пустоты, и заскрежетал мне в спину – «ждите, пока загорится зеленый», «ждите, пока загорится зеленый». Я не стал ждать.
Я пошел дальше, вниз по улице, навстречу запоздалым сонным прохожим, отводившим глаза. Я чувствовал на губах ее поцелуй.
Театр был уже закрыт.
Где-то далеко впереди бессмысленные прожектора освещали низкие тучи – как маяки, благодаря которым небесные корабли могли вернуться домой, даже если погасло Солнце. Мощные лучи поднимались вверх, к невидимым звездам, скрещивались, указывая в противоположные стороны, словно никак не могли определиться с выбором верного вектора пути и, высветив на пустом, почти черном небе зависшие над домами грозовые облака, стремглав падали вниз, исчезая за высокими глыбами многоэтажек.
Я спустился по улице, к прожекторным лучам. Ночной город выглядел уродливым и пустым, а свет, лившийся отовсюду – из окон домов, с зациклившихся реклам, из фонарей, напоминавших планеты, – усиливал ощущение гнетущей темноты.
Я и сам не понимал, что со мной не так.
Я бродил по ночным улицам, пока не отнялись ноги, вспоминая, как Лида смотрела на меня, как затягивало черной тенью ненастоящее солнце, как Лида от меня отстранилась и попросила ее не провожать.
А потом я увидел настоящий, а не голографический рассвет.
Фасады домов в спальном районе, куда я забрел, были освещены мягким янтарным светом, и ни одно из окон не горело, будто электричество в квартирах отключали по расписанию, с вечера до утра. Но тут я заметил отблески в стеклах монолитной высотки. Вспыхнуло одно окно, промелькнула по каменному фасаду неуловимая тень, и тут же загорелись, мгновенно раскалившись до температуры плавления, стекла в ставнях этажом выше – казалось, все здание охватывает невероятный пожар из солнечных отражений. Зарделось над фешенебельными кондоминиумами небо, черные, сливающиеся с темнотой тучи превратились в багровые космические туманности, и я увидел солнце, которое всходило в облачном мареве над спящим районом – красный карлик в коконе электронного газа.
Я стоял посреди улицы, забыв об отнимающихся ногах, и долго смотрел на рассвет. Повсюду еще горел ночной свет – фонари, уютная подсветка фасадов, – а небо уже заливало цветом – сначала оранжевым, потом желтым, потом голубым.
