– Я тоже тебя видел, – сказал я.
– Да, – сказала Лида.
И мы замолчали.
– Слушай, – заговорил я, когда мы проходили мимо пустой скамейки, – а этот забавный куб, проектор голограмм, у тебя с собой?
Лида покачала головой.
– Нет. Я все-таки его потеряла. Или, может, дома где-нибудь завалился. Но найти так и не смогла. А что? – Лида улыбнулась. – Хотел бы посмотреть?
– Не знаю. Наверное. Это было так красиво. В тот вечер, помнишь?
– Сейчас еще слишком светло.
– А не хочешь вернуться в кафе? Посидели бы, выпили кофе.
– Нет, извини. Погода хорошая, вечер приятный. Давай просто пройдемся.
Мне казалось, что станция маглева за поворотом.
– Ветер вот только… – пожаловался я.
– На самом деле я хотела поговорить, – сказала Лида с таким видом, как будто в кафе нам пришлось бы сидеть в вынужденном молчании, наблюдая за тем, как плывут в темноте фальшивые звезды.
– Да… – начал я и осекся.
Я вдруг взял Лиду за руку – и она застыла от моего неловкого прикосновения.
– Я же и так все понимаю. Если ты хотела объяснить…
– Ничего ты не понимаешь, – повторила Лида.
Ветер разметал ее волосы. Я держал ее за руку.
– Тогда объясни, – сказал я.
Лида смотрела прямо перед собой и не говорила ни слова. Кто-то проходил мимо; вдалеке, над редкими деревьями, летел навстречу ветру маглев; загорались, вздрагивая и моргая, как от скачков напряжения, первые уличные фонари.
– Объясни! – потребовал я.
Лида подняла глаза и тут же отвернулась, закусив нижнюю губу. Ее рука напряглась.
– Отпусти, – попросила она.
Я отпустил.
Встречный ветер ослаб – или просто переводил дыхание. Лида поправила спутавшиеся волосы и подошла к очередной пустующей скамейке.
Потом остановилась, обернулась ко мне.
– Ты идешь?
– А куда мы идем, Лида? – спросил я, не двигаясь с места.
– Ты идешь? – настойчиво повторила она. – Со мной?
И сама взяла меня за руку.
– Ты извини, – вновь начала Лида. – Я так запуталась. Я понимаю, у тебя очень тяжелое время. На самом деле – у всех нас. Кто знает, быть может, уже завтра…
Она смотрела через вздрагивающие на ветру ветви на серое вечернее небо, словно ожидала увидеть там огни заходящих на орбиту военных кораблей.
– Кто был тот парень? – спросил я и сразу ответил сам: – Знаешь, я чувствую себя таким кретином!
– Мы встречались, – сказала Лида.
– Встречались? А сейчас? Вчера мне показалось…
– Но сейчас уже не вчера! – вспыхнула Лида и тут же затихла – голос ее зазвучал совсем тихо, почти неотличимо от ветра: – На самом деле мы очень давно знакомы…
– Да, а Витя ведь говорил мне…
– Мы… – продолжала Лида. – На самом деле у нас непростые отношения. Мы расставались на время, а потом… – Лида ненадолго замолчала, решая, что сказать, – …а потом мы расстались снова.
Руки у меня вспотели. От поднимающегося волнами, как морской прибой, ветра пронизывало холодом. Лида тянула за руку, за собой – в сгущавшийся, несмотря на горящие фонари, мрак.
– Знаешь, чего я боюсь? – спросил я.
– Чего? – прошептала Лида.
– Того, что ты опять исчезнешь. На несколько дней, на неделю, на месяц. Даже в соцветии ничего не будешь писать. А потом я как-нибудь встречу тебя на улице и…
– Я не исчезну, – сказала Лида.
– Я тебе не верю, – сказал я.
Глаза Лиды гневно блеснули, губы сжались, но потом лицо ее смягчилось, и она прижалась ко мне, обняла за плечи.
– Что ты… – пробормотал я.
– Помолчи, – сказала она.
Мы стояли так долго. Я вспоминал тепло на губах, но не решался ее поцеловать – я был уверен, что она исчезнет в тот самый миг, когда губы наши соприкоснутся.
– Давай сходим куда-нибудь, – предложил я.
– Сейчас?
– Необязательно сейчас. Можно завтра. Когда ты выберешь. Сходим как парень и девушка.
– А куда?
Лида прижалась ко мне щекой, ее дыхание щекотало мне шею.
– Звездный театр?
– Звезды и любовь? – Я почувствовал, как Лида улыбается. – Или на какой ты тогда хотел сеанс? Можно. Правда, там, по-моему, теперь не идет ничего стоящего.
– Солнечное затмение не показывают?
– Не показывают.
– Тогда мы могли бы…
– А помнишь, мы ездили к реке? Куда-то далеко, ночью. Ты еще взял напрокат такую огромную машину. Я подумала…
Лида подняла голову. Она прошептала что-то – так тихо, что я ничего не расслышал, и этот вкрадчивый шепот перерос во взволнованный вздох. Неожиданный порыв ветра разметал ее волосы. Говорить больше было не нужно.
Я наклонился к ней и поцеловал ее в губы.
56
Идеальная тьма затягивала дневное солнце.
Я представлял, как тень от Луны мчится по далеким пригородам и скоростным автострадам, а Солнце тем временем превращается в полумесяц, вспыхивает и скрывается в темноте. На небе, потускневшем, потухшем, как экран, остается только пугающий черный диск, охваченный тающим пламенем – короной из последнего солнечного огня.
Я снова проснулся в темноте.
Солнечный нимб погас, и сумерки сменила вечная мертвая ночь. Все вокруг перестает существовать, когда нет отраженного света, когда ты не можешь доверять собственным глазам.
Я долго лежал на кровати, неподвижно глядя в черный потолок.
Я помнил солнечное затмение так явственно, словно был в звездном театре только вчера. Я чувствовал поцелуй Лиды на губах.
Сколько я на самом деле нахожусь в этой тюрьме? Два года? Они могут говорить все что угодно, они, наверное, даже сведут меня с ума этими рассказами, пытками и бессмысленными допросами, но память кожи они обмануть не в силах.
Я провел пальцами по губам.
Привычно шипел воздуховод над кроватью, выдыхая холодные струи с запахом хлора, но утробного машинного гула не слышалось – как и призрачных голосов.
О чем они тогда говорили? Название камеры, Д2. Кто-то с «Ахилла». Кто-то такой же, как я.
Лидия?
Я моргнул и потер глаза.
Единственное, что я видел, – это горящий глазок камеры наблюдения, но тьма уже не пугала, я привык к ней, как привыкает ослепший доверять другим органам чувств.
