Похожая на пирамиду ракета с ревом неслась в рассеченное кривыми траекториями небо. Лида замерла от удивления. Она по-прежнему прикрывала уши ладонями, защищаясь от шума, глядя на меня невидящими глазами.
Я поцеловал ее.
Где-то вдалеке, на границе зрения, вновь полыхнуло алым. На секунду Лида ответила на поцелуй, ее язык скользнул по моим губам, тело стало мягким, податливым, подчинялось моим рукам, но потом она дернулась и плотно сжала губы.
Лида попыталась оттолкнуть меня, но я не отпускал.
Земля под нами тряслась.
– Нет! – прохрипела Лида, отворачиваясь.
Я быстро целовал ее в лоб, в щеку, в шею.
– Не надо!
Лида вырвалась. Она стояла, отвернувшись. Ветер разносил по бесцветному небу черные облака отработанного газа. Лида вытерла губы рукавом пальто.
– Не смей! – прошипела она.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Нет! – Глаза у нее сверкнули. – Ты сделал свой выбор! Ты…
Она готова была заплакать.
– Но… – пробормотал я.
Я потянулся к Лиде, но она попятилась от меня, угрожающе запустив руку в карман, словно там лежало какое-то устройство, которое могло бы меня остановить.
– Не подходи ко мне.
– Но, Лида… – прошептал я, едва сдерживая слезы. – Лида, я…
46
Я ничего не ел уже очень долго. Вокруг унитаза валялись пакеты с суспензией. Голода я не чувствовал, однако колени подгибались, стоило мне лишь минуту постоять посреди комнаты.
Большую часть времени я сидел на кровати или в темном углу.
Свет слепил глаза. Таис больше не приходила ко мне, чтобы делать уколы, дребезжащий голос с потолка не давал бессмысленных указаний, и лишь невозмутимо светился красный глазок камеры над дверью.
Когда очередной пакет с суспензией вылетел из люка и шлепнулся на пол неподалеку, я даже не шелохнулся. Я сидел на полу, не чувствуя холода, и безразлично смотрел на белый пакет, помявшийся с одного края от сильного удара. Глаза болели от света, все вокруг затягивала дрожащая серая рябь, как перед обмороком, и белый пакет, попав в слепое пятно, рассеивался в пропитанном хлором воздухе, распадался на тающую пыль.
– Встаньте! – прозвучал синтетический голос.
Я продолжал сидеть.
– Поднимитесь на ноги!
Я прикрыл глаза, а потом посмотрел, щурясь, в пустой потолок и усмехнулся.
– Вам нужно поесть, – сказал перемежаемый тревожным звоном голос. – Пожалуйста.
– Таис? – спросил я. – Таис, если это ты…
Я попробовал подняться, упираясь в горящую стену, но рука соскользнула, и я беспомощно осел на пол.
– Если это ты… – В горле саднило. – Я же говорил тебе – я не буду жрать это дерьмо. У меня от него несварение желудка.
– Встаньте с пола! – рявкнул голос. – Сядьте на постель!
– Мне кажется, у меня нет сил, чтобы подняться. Наверное, это потому, что я давно не ел.
Я хотел рассмеяться, но вместо этого закашлялся и согнулся, прижимая руку к груди.
Белый пакет на секунду вновь появился на полу.
Голос замолк, сдавшись.
– Темнота, – прошептал я, с трудом сдерживая кашель. – Если ты меня еще слышишь, Таис, то все, что мне сейчас нужно, – это…
Раздался тяжелый грохот, комната закачалась, а стены на мгновение засверкали так ярко, что из глаз брызнули слезы. Я выставил перед собой руки, защищаясь от этого безудержного шума и света.
Послышался чей-то голос – настоящий, живой, не искаженный модулятором.
Таис!
Я попытался встать, но поскользнулся и свалился на пол.
Когда я пришел в себя, то сидел на затянутой полиэтиленом кровати. Передо мной стояла Таис.
– Тебе лучше? – спросила она.
– Не знаю, – прохрипел я. – Но я все еще жив, так что…
Таис покачала головой.
– Ты решил уморить себя голодом? Хорошо придумал, ничего не скажешь. Мне казалось, что ты…
Таис отвернулась.
– Почему же уморить? – сказал я. – Просто я не могу больше глотать эту вашу дрянь из белых пакетов. Она у меня наружу лезет.
– Обычный паек, – хмыкнула Таис. – Ты же служил на «Ахилле».
Таис подняла с пола поднос, на котором лежал бутерброд из двух ломтиков угловатого, черствого на вид хлеба с паштетом или маслом посередине, и пластиковая чашка с черной жидкостью.
– Торжественный обед? – усмехнулся я.
Таис поставила поднос мне на колени.
– У нас тоже строгий рацион, – объяснила она. – Это все, что я смогла найти.
– Рацион? И после этого вы хотите, чтобы я поверил в то, что это обычная клиника…
– Я никогда не говорила про обычную… – Таис на секунду замялась, – клинику.
Я осторожно взял за края хлипкую чашку из тонкого пластика.
– Это что? Кофе?
– Кофе, да.
– Холодный.
– Ты уж извини. Горячий я тебе не решилась дать.
Я сделал небольшой глоток и скривился от горечи. Потом откусил от бутерброда – хлеб оказался черствым, а паштет не слишком отличался по вкусу от энергетической суспензии. С большим трудом я заставил себя проглотить непрожеванный кусок.
– Едва съедобно, – пожаловался я.
– Извини, – повторила Таис. – По крайней мере, это не суспензия. А ничего другого нет.
Я отпил холодного горького кофе и поставил чашку на поднос.
– А ты ведь собиралась перевестись.
– Я решила пока остаться. Ненадолго.
Я ел черствый бутерброд, глотая непрожеванные куски и запивая их холодным кофе.
– Я много думала. – Таис устало потерла лоб. – Все-таки что-то меняется. Раньше ты никогда не держался так долго. Наверняка это хороший знак. Возможно, нужно просто время.
– Время на что? – Меня стало подташнивать, и я бросил на поднос недоеденный бутерброд. – На то, чтобы я поверил во весь этот бред? Ты сама-то… – Я осекся. – Таис?
– Что? – Девушка напряглась и отступила к двери.
– Почему тебя так пугает, когда я называю тебя Лидой? Ты ведь сама…
– Я понимаю, как тебе тяжело! Попробуй не думать об этом. Многое из того, что ты помнишь, – реально. «Ахилл» реален. Твоя работа…
Таис замолчала и испуганно взглянула на меня.
– Моя работа? – подхватил я. – Как ты там говорила? Я – второй пилот? Но я-то помню все иначе.
– Ты помнишь второго пилота?
