Голос снова закашлялся.
– Скажите, – спросил я, – если не секрет, а сколько еще человек претендуют на эту позицию?
– Двенадцать.
Я рассмеялся.
– Извините? – насторожился голос. – Я сказал что-то смешное?
– Нет, нет, простите. Волнуюсь. Двенадцать. Это будет двенадцатое собеседование.
– Да, цифры. Они повсюду. Двенадцать собеседований, двенадцать претендентов. Так, значит, мы вас ждем?
– Разумеется. В четыре часа, завтра. Да.
Голос стал прощаться, но опять зашелся в кашле и отключился.
Почти минуту я стоял, уставившись в надпись на экране «разговор завершен», а потом вылил в раковину открытую бутылку пива.
36
Один шанс из двенадцати – лучше, чем один шанс из ста. Впрочем, это не слишком успокаивало.
Я не спал. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, но Лида как всегда была недоступна, а звонить Виктору я не решался.
Я был один.
Я пришел в агентство первым и ждал час, прежде чем меня пригласили зайти в комнату, где заседала комиссия. Комната была похожа на переговорную, оформленную в каком-то авангардном стиле. Светлые стены, длинный стол из оргстекла с голубоватой неоновой подсветкой, потолок с многоярусным карнизом, огромные вытянутые окна с синими тенями из жидких кристаллов.
Я сел в конце стола. Меня встретили два человека. Один – средних лет, лысый, с седеющей бородой, а другой – молодой и долговязый, похожий на атлета.
– Вы позволите? – спросил лысый. – Я бы начал с простого и, пожалуй, самого важного вопроса.
Он сжал правую руку в кулак и устало выдохнул – наверняка ему приходилось задавать этот важный вопрос сотый раз подряд.
– Почему? Обстановка в мире, как вы и сами прекрасно понимаете, не самая стабильная, количество рейсов резко сократилось, Венера в карантине. Не лучшее время для карьеры. Не говоря уже о сопутствующих рисках. Но вы приходите сюда в двенадцатый раз. Почему?
От волнения я сглотнул слюну.
– Вы знаете, – начал я, – скажу честно, последнее время многое в моей жизни изменилось. И на самом деле не только в моей. Все воспринимается иначе. И космос тоже. Я не мечтаю о головокружительной карьере и понимаю, что все куда сложнее теперь. Но это то, что я могу делать, и то, кем я себя вижу. И, по правде сказать, – я попытался улыбнуться, – мои корни здесь, на Земле, несколько ослабли. В общем, у меня такое чувство, что меня ничего и не связывает-то с Землей. Я понимаю, – поспешил добавить я, – это, наверное, не совсем то, что вы хотели услышать, но это правда.
Представители агентства переглянулись и ненадолго замолчали.
– Какой рейс? – нарушил тишину долговязый. – Пассажирский, грузовой?
– Грузовой, – ответил я.
– Почему?
– Думаю, прежде чем брать на себя ответственность за пассажиров, мне стоит поднабраться опыта.
Долговязый усмехнулся.
– А как насчет ответственности за экипаж? – вмешался лысый.
– Я готов ее нести. В меру должностных обязанностей оператора четвертого разряда.
– Вы всегда так прагматичны? – спросил лысый.
– Только на собеседовании, – ответил я и тут же смутился. – На самом деле я понимаю, что роль моя не столь значительна. У меня есть своя ответственность, у других операторов – своя. Я хочу работать в команде. И набираться опыта.
Лысый встал и принялся расхаживать вдоль стола, постукивая по светящейся столешнице пальцами.
– Что, на ваш взгляд, является самым важным для оператора? – спросил наконец он.
– Умение сосредоточиться на поставленной задаче. И работа в команде.
Я чувствовал себя как студент, не успевший толком подготовиться к важному экзамену.
– А как насчет умения принимать решения? – хмыкнул долговязый. – Быстро, с учетом самых разнообразных факторов, используя творческое мышление – то, что никогда не сделает машина.
– Вот как раз для этого мне и нужно сконцентрироваться, – сказал я.
Долговязый рассмеялся.
– Ладно. – Лысый все еще стоял рядом с неоновым столом. – Пришло время для самого сложного вопроса.
Я невольно заерзал на стуле.
– Если не оператор космического корабля, то – кто? Положим, не будет у вас возможности поступить по специальности. В нынешние времена – это, к сожалению, вполне реальный расклад. Но образование у вас хорошее, есть и другие варианты. Так что вы выберете?
– А такой вариант, как вечно ходить к вам на собеседование будет принят в качестве ответа? – спросил я.
35
Я все говорил неправильно.
Я заблуждался.
Сейчас я понимаю это, но не понимаю, почему меня взяли.
Везение?
Как можно считать везением чью-то смерть – я ведь так никогда и не спросил, что случилось с моим предшественником, с тем, чье место я тогда занял.
А может, всего этого и не было? Двенадцать, двенадцать, двенадцать. Подтвердила бы Таис мою историю? Если бы еще разговаривала со мной…
Я сидел на затянутой полиэтиленом кровати, не решаясь подняться.
От яркого света болела голова. Воздух в камере пах хлором и обжигал гортань при каждом вздохе, а правое плечо нарывало, как при инфекции.
Я помню все слишком хорошо, чтобы это было лишь бредом, родившемся в тот миг, когда произошла авария в нейроинтерфейсе. Я помню себя. Я знаю.
Но в то же время иногда мне кажется, что на самом деле я не помню ничего.
Эти люди, эти лица, упорно ускользающие из памяти, – я знал их несколько лет назад, но вспоминаю так, словно мы не виделись столетие.
Только одно лицо я помню хорошо.
Лида.
Я уперся руками в кровать, намереваясь подняться, но остановился.
Я помню. Первое назначение. Первый полет с Земли. Первый корабль, на котором я полетел.
34
Первый корабль назывался «Сфенел».
Это было пассажирское судно, которое до венерианского кризиса занималось коммерческими рейсами, а потом перешло под управление государственного НИИ и стало перевозить невезучих научных сотрудников, годами курсируя между Землей, Меркурием и Марсом.
Я попал на рейс до Меркурия.
Первый пилот – высокий, рыжий, с редеющими на затылке волосами – был похож на простоватого деревенского паренька, который отправился в большой город на заработки и неожиданно, по воле безумного случая, стал космонавтом.
– Первый раз? – спросил он, когда мы готовились к старту, хотя наверняка подробно изучал мое досье.
