– Эклеры?
Лида встала. Зашуршал целлофан, и она вернулась к столу с прозрачной пластиковой коробкой.
Лида пододвинула ко мне эклеры и села. Заскрипел стул.
– Извини, – я посмотрел на пирожные в темной глазури, – извини, я…
– Совсем от жизни человеческой отвыкла. Странно просто сидеть так, в тишине. Ты не скучаешь по этому шуму на кораблях? Гул, который издают генераторы. Поначалу он дико раздражает, а потом… Потом без него не получается уснуть.
– Я перестал отличать его от тишины. А вот все эти звуки, разговоры людей, даже шум ветра – вот это пугает.
– С какого-то времени людям нельзя долго жить на Земле. Они просто не могут. Становятся другими.
– Наверное.
– Но… – Лида улыбнулась и взяла эклер, – но это еще не мы.
Мы замолчали. Я так и не решился прикоснуться к пирожному.
– Значит, через два месяца? – спросил я.
Лида кивнула.
– На самом деле жду не дождусь. Я давно должна была улететь.
– А что произошло с «Атреем»?
– Да ничего не произошло. Назначили на другую миссию – нам не особо-то и объясняли. Да и чего тут сделаешь. Бывает такое.
– И теперь «Ахилл»?
– Ага, «Ахилл», – сказала Лида, откусывая пирожное. – Я слышала, правда, это вообще что-то доисторическое, но это лучше, чем ничего. У многих из команды «Атрея» назначений нет до сих пор, так что я не в том положении, чтобы жаловаться.
– Тоже верно.
– Я не хотела тут оставаться надолго, – добавила Лида. – Я тогда еще не знала, что ты здесь.
Я молчал.
– Значит, целых полгода на Земле?
– Да, полгода на Земле.
– Бывает же. – Лида нахмурилась. – А я к Ганимеду. Мы расходимся в месяц-другой.
– У нас все время так. Помнишь, там, на станции, которая чуть не рухнула на планету?
– Я видела тебя.
Чай остыл. В комнате стало душно. Город в окне накрывала искусственная темнота.
– Знаешь что! – неожиданно бодро сказала Лида, поднимаясь. – Звездный театр? А почему бы и нет? В конце концов прогуляемся хотя бы. А то мы как прячемся.
– Пойдем, – согласился я.
– Ага, сейчас.
Лида вышла из гостиной. Я встал из-за стола и заходил по комнате, ожидая. Достал суазор, просмотрел новостную ленту. Букет роз, оставленный и забытый, лежал на журнальном столике у двери.
Лида появилась спустя несколько минут.
Она надела зеленую кофту с короткими рукавами и мини-юбку – в этой одежде она была похожа на студентку, которая идет на свидание с сокурсником.
– Не холодно будет? – спросил я.
– Мне показалось, там тепло. Но ты прав. Возьму-ка я куртку.
Лида вернулась в комнату. Я смотрел на цветы.
– Ну, так что? – послышался голос Лиды. – Идем?
Она повесила на плечо старую потрепанную сумку.
– Идем, – сказал я.
– Ой, цветы! Я и забыла.
Лида потянулась к букету, и я зачем-то схватил ее за руку. Она посмотрела на меня, ее глаза вспыхнули, но она тут же отвернулась, сжимая, как от досады, губы.
– Нет!
Я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась, но смотрела в сторону, пряча глаза.
– Лида, – сказал я.
Похожая на портфель сумочка упала на пол, соскользнув с плеча.
– Лида, – повторил я, – что с нами не так?
– Не надо, – прошептала она.
Я обнял ее и поцеловал в шею. Лида сразу напряглась и попыталась вырваться. Толкнула меня в грудь. Ее трясло.
– Даже если это всего два месяца… – пробормотал я. – После стольких лет… Даже если мы…
– Я сказала – нет! – крикнула Лида и яростно отпихнула меня обеими руками.
Я отшатнулся, потеряв равновесие, уперся спиной в журнальный столик и схватился за его столешницу, чтобы не упасть. Столик резко заскрипел и сдвинулся, а букет роз повалился на пол, к ее ногам.
– Уходи, – сказала Лида.
– Прости, – сказал я.
– Уходи! – крикнула она и подняла сумку.
Цветы лежали на полу.
Я хотел ей все объяснить, оправдаться, но – молчал. В плотном прогретом воздухе висела пыль. Дышать стало тяжело. Я повернулся к двери и с силой дернул за ручку. Мне нужен был воздух. От духоты кружилась голова.
Дверь не открывалась.
– Сейчас…
Лида потянулась к замку и наступила на букет – один из стебельков переломился, и она вздрогнула, как от боли, точно острые шипы прокололи ей ступню.
Я схватил ее за руку и с силой притянул к себе.
– Ты… – прошипела Лида.
Она часто дышала, лицо у нее раскраснелось.
– Заткнись, – сказал я.
Она ударила меня ладонью по щеке, ткнула коленом в бедро, но я ее не отпускал. Глаза ее блестели от слез, она закусила нижнюю губу, как будто ей приходилось терпеть невыносимую боль, снова попробовала вырваться и – вдруг прижалась ко мне.
А я ее отпустил.
– Я не люблю тебя, – сказала она.
Она дрожала, обнимая меня за шею. По щекам ее стекали слезы.
– Я знаю, – сказал я.
21
Окно было распахнуто настежь.
С улицы доносился усталый вечерний гомон, отрывистые гудки машин и ритмичные, как пунктир, сигналы светофоров. Ветер приносил воздух с запахом жженой резины и раскачивал створку окна, пытаясь сорвать ее с петель.
Город умирал, захлебываясь в собственном крике.
Небо медленно смеркалось с востока, солнечный свет тускнел, догорая в стеклянных стенах и окнах, и с высоты в сотни километров на город спускалась ночная темнота.
Букет роз – черенок одного из цветков надломлен между шипами – стоял в пластиковой вазе, которую забыли наполнить водой. Бутоны вздрагивали и качались в порывах ветра, сталкиваясь и распадаясь, теряя лепестки. Тени от поездов иногда проносились по комнате, соскальзывая со стен и пролетая над полом, перемежаясь с последним солнечным светом – напоминая о том, что время не остановилось, что каждая секунда приближает нас к темноте.
Простыня сбилась, одеяло скинуто на пол.
Лида лежала у меня на груди. Она не спала, но глаза ее были закрыты, и дышала она ровно и спокойно, как во сне, когда тебе ничего не снится. Я гладил ее по волосам, и она улыбалась.
– Мне до сих пор кажется, что мы летим куда-то, – прошептала Лида. – Что все вокруг движется.
