«Надо убираться отсюда. Полезут фашисты танки осматривать – и всё. Надо хоть пистолет у Клистира забрать – с одним наганом пробиваться неохота».
Боец потянулся к карману, в котором ротный носил трофейный пистолет. Нет, так не достать – он потянул тело лейтенанта в сторону, чтобы добраться до правого бедра, голова ротного мотнулась, Ерофей не услышал, почувствовал его стон. Живой?!
Жуков выругался про себя. Посмотрел на дыру в боту, на Клитина… Опять выругался и выполз назад, на свое место. Потом вздохнул и дернул ротного за ноги, стаскивая с сиденья.
Тащить обмякшее тело за ворот, отталкиваясь одной ногой и одной рукой? Далеко не уйдешь. Фашисты почему-то не торопились к подбитым машинам. Ерофей понял – боятся взрыва горящих танков. Боец выругался и пополз обратно. Вернулся с войлочной скаткой, зубами разорвал колючий шпагат, раскатал материю и перевалил на плащ так и не очнувшегося командира. Вытащил у него из кармана пистолет, сунул себе за пазуху. Оглянулся на лежащие вокруг тела, вцепился зубами в сваляную шерсть и пополз к реке – тень ведет только туда.
Взрыв, через минуту – еще один. Вокруг падают обломки брони и части оборудования. Тяжелые, от близких ударов содрогается грунт. Вот звука от падения нет. Взрывы тоже бесшумны, вспышка, толчок воздуха – и все. Странно. Только думать об этом некогда. Надо ползти – вдоль берега реки, к своим. Скоро итальянцы полезут к подбитым танкам – собирать трофеи. Пока между контуженым бойцом и его подбитой машиной чуть больше ста метров. Зато взрывы погасили огонь, стало темно. Ерофей ползет, как заводной – толкается здоровой ногой, помогает себе руками. Согнуться, схватить и рывком подтащить «прицеп». Пять раз сделал – метр пути позади. Болят челюстные мышцы – первый десяток метров Жуков волок раненого командира зубами. Потом челюсти разжались, и рядовой рискнул ползти на боку. Повезло. Их не заметили. Хреново, что слух пропал. В темноте без слуха – капец.
Подтянуться руками, оттолкнуться ногой. Обернуться, рывок – подавшийся еще на два десятка сантиметров груз. Какого черта он тяжелый такой? Может, подох? Мертвецы всегда тяжелые… Ерофей накрывает ноздри ротного ладонью. Дышит, сука. Нельзя бросать. Подтянуться руками, оттолкнуться ногой. Что-то темное впереди. Под ладонью мокрые бревна. Какая-то постройка. Почему наполовину в воде? Хрен его знает, но можно заползти – перевести дух и перевязать Клистира. Не то в самом деле окочурится. От потери крови. Зря, что ли, тащил?
Боец затаскивает ротного внутрь перекошенного сарая. Часть крыши провалилась внутрь, одна стена разъехалась ворохом бревен. Большая часть постройки залита водой, но в дальнем углу есть сухое место. Ерофей морщится от боли – к левой ноге возвращается чувствительность. Стаскивает с лейтенанта сапоги, потом комбинезон. Штанины пропитаны кровью – срезает ножом. Рвет на полосы свою нижнюю рубаху, бинтует изрубленные осколками ноги. Повезло ротному – рикошетом досталось, кости целы. Повторяет процедуру с левой рукой Клитина. Укутывает тело ротного в плащ, садится рядом, опирается спиной на стену сарая. В правой руке – пистолет. Светает. Дальше ползти нельзя. Пока. Можно отдохнуть. До вечера.
Майор Барышев сидит на башне командирского танка, сжимает нагрудный переключатель радиостанции. В темноте не видно, но косточки кулака побелели. Майор хочет отменить собственный приказ. Нельзя.
В наушниках треснуло:
– За моей машиной, в колонну, на максимальной, вперед!
Странно, обычно снятый ларингофонами голос отличается от голоса живого человека. Узнать говорящего можно, но все-таки разница есть. Голос Клитина всегда звучит одинаково. Почему-то одинаково неприятно. Что тут скажешь – лейтенант не девка, чтобы всем нравиться.
Справа засверкали вспышки дульного пламени – итальянцы со страху лупят из винтовок по перебравшимся через ручей танкам. Барышев подался вперед, большой палец комбата словно прирос к тангенте…
Резкий, хлесткий выстрел танковой пушки, хлопок разрыва. Очереди ДТ.
– Зря… – шепчет майор, но он здесь, а Клитин – на том берегу, ему виднее.
Танки Клитина, все четыре, прошли мимо остатков разбитого тяжелыми снарядами моста, прорвались через село и скрылись за склоном холма, только звук моторов, отражается от скалистых обрывов, мечется над рекой.
– Да, не БэТэ, – вздыхает сидящий рядом Окунев. Опять мысли читает. Не батальонный комиссар, а натуральный Вольф Мессинг.
– Похоже, прорвались…
– Сглазишь, – шикает майор, и будто по команде над холмами взлетают сразу три осветительные ракеты. Несколько мучительных секунд кажется, что пронесет, что этот свет – просто бессильная попытка итальянцев сделать хоть что-нибудь, вроде обстрела танка из винтовок. Потом ударили пушки.
– Осколочным! Живей, сука! Есть! Дава… – кто-то из командиров танков случайно прижал тангенту и его команды пошли в эфир.
Барышев заставил себя дослушать до конца, потом медленно стащил с головы шлем.
– Всё?
– Да. Ты сколько выстрелов насчитал?
– Больше десяти, меньше двух десятков, сперва залпами били – отдельные не разобрал.
– И пять выстрелов из сорока семи. Скорострельная батарея, в упор, из темноты. Дюйма три калибром.
– Плохо.
Майор сплюнул на землю, потер виски.
– Хорошего мало. Придется дуром переть, всем скопом.
– Пожгут танки, командир.
– Кто-то доберется. Город надо взять. Пушки сомнем, греки остальное доделают. Собирай людей, комиссар, говорить будем.
Догорают костры, у которых комбат разговаривал со своими бойцами. Добровольцы расходятся по машинам с лицами злыми и сосредоточенными – задача ясна, трусов среди танкистов не нашлось, сумасшедших, желающих героически погибнуть в первых рядах – тоже.
Хотя… Это что за радостная рожа?
К Барышеву проталкивается боец из взвода связи, поскальзывается, взмахивает руками, чудом остается на ногах. Подбежал. Запыхался. Так торопился, что не сразу может выговорить рвущиеся из груди слова:
– Товарищ… майор… Вас… – хакает, как паровоз, понять невозможно.
Наконец боец делает усилие, собирается и выпаливает главное:
– Котовский на связи, просит вас, срочно!
Есть мнение, что бегущий командир в мирное время вызывает смех, а в военное панику. Глупости, применимые лишь к раскормленным тыловым крысам. Майор сам не заметил, как оказался у радийной машины, как выхватил у связиста наушники.
– Барышев у аппарата!
Глава 4
Здесь вам не равнина…
Желающих говорить ветер заставляет поворачиваться к себе спиной – иначе слова рискуют, не сорвавшись с губ, провалиться в желудок.
– Кара, сколько у тебя бойцов на этом берегу?
– Четыреста пятьдесят восемь. А что?
