– Архимед Михаилос, за командира батареи, – подносит ладонь к кепи молоденький греческий офицер. – Спасибо, я уже слышал пение ангелов на небесах, и тут вы.
Грек невысок, щупл, традиционно носат, на удивление безус.
– Капитан Котовский, командир остатков танковой роты.
Доброволец не говорит ничего обидного или неверного, но у лейтенанта Михаилоса холодок пробегает вдоль позвоночника. У танкиста нет лица – неживая маска, лишенная даже подобия мимики – только губы шевелятся, выпуская тусклые, лишенные эмоций слова. Архимед проводит ладонью по лицу. Да нет, не может быть, показалось, просто лицо собеседника покрыто толстым слоем пороховой копоти.
– Лейтенант, у нас есть минут десять, в лучшем случае полчаса. Потом сюда придут немецкие танки. Много.
Котовский перехватывает взгляд, брошенный греком на его технику.
– Намного больше, чем их у меня осталось. У вас бронебойные снаряды есть?
– По пять штук на орудие. И еще пять штук от разбитого. Всего двадцать.
Губы на серой маске на миг растягиваются во что-то, похожее на улыбку.
– В крайнем случае можно стрелять шрапнелью, поставленной на удар. А мост заминирован и подготовлен к взрыву.
Кивок, дающий собеседнику понять, что его услышали. Капитан шарит взглядом по окрестностям. Не человек, помесь дальномера с арифмометром. Только щелчков не хватает.
– Лейтенант, снимайте орудия с позиций и ставьте два здесь, а третье во-от там, дальности хватит. Я танки замаскирую в кустах вдоль реки. Если останется время, займемся трофеями, пусть ваши люди постараются собрать пулеметы и снаряженные ленты.
Доброволец поворачивается, собираясь идти к своему танку, но передумывает и оглядывается:
– Не забудьте намочить землю перед стволами орудий, лейтенант! Хотя бы по два-три ведра перед каждой пушкой.
И, не давая возможности задать вопрос, уточняет:
– Чтобы пыль после выстрела не выдавала позицию.
У лейтенанта Михаилоса даже на секунду не возникло сомнения в праве странного танкиста распоряжаться его батареей. Ему, изучавшему в университете классическую литературу, показалось вдруг, что за танкистом, как за Аидом, стоят многие шеренги мертвых – тех, кто погиб, сражаясь на его стороне, и тех, кто бился против.
Грек поворачивается и бежит на огневую, рассыпая по дороге распоряжения.
Им досталось больше получаса, за это время танкисты успели наскоро обшарить разбросанные на той стороне трупы, собрать то, что им показалось наиболее ценным и привезти добычу на свой берег на нескольких мотоциклах с колясками. Пулеметные стволы в дырчатых кожухах торчали из люлек, как охапки поленьев. Зенитчики успели перетянуть единственным итальянским грузовичком пушки и даже перевезли на новое место большую часть снарядных ящиков.
К удивлению Котовского, дозор из нескольких мотоциклистов и небольшого броневика остановился на несколько минут вне досягаемости огня из стрелкового оружия, осмотрел мост в бинокль и двинулся дальше, туда, где за рекой все громче раздавались звуки нешуточного сражения. Должно быть, греки успели подтянуть подкрепления – их батальон на такой концерт не способен. Алексей несколько раз пытался связаться со штабом, но не услышал ничего, кроме треска помех и лая немецкой речи. Видимо, дальности не хватает. До ближайшего моста на ту сторону больше десяти километров, через час-два они доберутся к своим. Отдать приказ о подготовке к маршу Котовский не успевает – немецкие дозоры появляются на этом берегу Вардара.
– Лейтенант, у вас телефонная связь со штабом есть?
* * *
Солнце застряло прямо над головой, жарит изо всех сил. Просоленная гимнастерка коробится на спине – хорошо, пока не ломается на сгибах.
– Да, это не макаронники, – боец сплевывает вязкую слюну, прополаскивает рот водой из фляжки и отправляет воду следом за плевком.
– Если бы те так огребли, пару дней сидели бы тихо, как мыши под веником.
Его не поняли, но кивают оба – и старый грек, и его родственница.
Вне зоны видимости гремят гусеницы, завывают многочисленные моторы. Начинают рваться в селе и окрестностях минометные мины – уже не ротные хлопушки, серьезные гостинцы, батальонного калибра.
– Пойдут опять. Скоро. Мы не стрелять, пока не дойдут здесь, – говорят, пальцем показывать нехорошо, а как иначе объяснить, если слов не хватает? Вроде поняли, опять кивают.
Пожилой припадает к бурдюку, вытирает усы рукавом, протягивает питье разведчику. Вино. Легкое, кисленькое. Николай делает пару глотков, благодарит, возвращает емкость хозяину.
На дальнем гребне редкой расческой прорастают фигурки топающих немцев, за ними выползают на обозрение непонятные машины. Выглядят, будто папа-танк надругался над грузовиком-мамой. Но пулеметов на каждом по два – и патронов экипажи не жалеют, стреляют с понятием. Очереди хлещут по склонам холма, верху невысоких каменных изгородей, окнам домов, заставляют защитников опускать головы, не дают целиться.
Прут хорошо, четко держат дистанции и интервалы: отлаженный механизм, выверенный, не раз опробованный в деле. Идут, как косилка по лугу, всем видом дают понять – не стой на пути, сдавайся или беги, после нас останется только выкошенная пустошь. Козлоногова и его хозяйство в расчет не принимают или не знают о нем – те, с мотоциклами, могли быть из другой части.
По пристрелянной цели самоходчики сразу бьют на поражение. Осколки хлещут по немецкой цепи, прямым попаданием снаряда буквально выворачивает наизнанку один из бронетранспортеров. Но пехота не теряется – уцелевшие броском вперед уходят из-под артиллерийского огня, под обстрелом защитников добираются до небольшой лощины, укрывающей их от пуль. Зато с позиции Журбы они видны отменно, он для них почти с фланга. Немцы деловито рассредоточиваются, командиры машут руками, указывают подчиненным позиции. Пехотинцы готовят гранаты, цепляют к карабинам штыки – собираются рывком выскочить из укрытия и сойтись с защитниками деревни накоротке.
– А вот хрен вам, – Журба прижимает удобный приклад трофейного пулемета к плечу и плавно тянет пальцем спусковой крючок.
* * *
Попавший в цель под острым углом снаряд выбивает искры из борта неловко подставившегося броневика и с обиженным визгом рикошетит в сторону и вверх. Барышев дергает щекой от досады – практически промазал. Мазать нельзя – слишком много противника, своей пехоты нет – если панцергренадеры подберутся слишком близко, придется отходить.
Пока немцев удачно сдерживают очереди трофейных итальянских зениток, после бани, которую они устроили при отражении первой немецкой атаки, противник стал весьма и весьма осторожен.
Броневик виляет и укрывается за разбитым каменным сараем, там его не достать. Подполковник дает команду на смену позиции и глядит на часы – батальон уменьшился почти вдвое, но немцы уже три часа топчутся на месте.
