– Как самочувствие, Майк? – спрашивает он, садясь между нами на скамейку.
– Да так, ничего особенного. Переживаю физические и эмоциональные последствия почти смертельной автокатастрофы.
Он смеется. Какой бесячий смех.
– Да уж, понимаю тебя.
Лучше б молчал, ей-богу.
Я встаю.
– Пойду перекушу. Хотите еще что-нибудь?
– Nein, – отвечает Мередит, похрустывая кукурузными чипсами. – Ich habe viele Nachos
[1].
– Я тебе не нравлюсь, – вдруг заявляет Нейтан.
Я замираю на месте.
– Кто сказал?
– Никто, я просто чувствую. Это за милю видно. Скажешь – нет?
Я медлю с ответом – причем долго, так что ответ уже ясен любому дураку.
– Вообще-то я тебя понимаю, – говорит он. – Ты уже на девяносто процентов отсюда слинял, так? И сейчас тебе хочется как можно больше времени проводить с друзьями, чтобы не думать о грядущем расставании. А тут появляется чужак, который норовит разбить вашу тесную компашку в тот самый миг, когда она нужна тебе больше всего.
– Ну… да, типа того.
Он смотрит на свои руки, сгибает и разгибает кисти.
– Пока мы жили во Флориде, моя старшая сестра была самым настоящим хипстером, без дураков. И я стал в их компании чем-то вроде талисмана… – Он косится на Мередит. – Ну, типа, такой мелкий и смешной, вечно за всеми увязывался. А потом пришли вампиры. Моя сестра влюбилась в одного. Она и все ее друзья погибли, никто не уцелел.
– Какой ужас! – Мередит распахивает глаза.
– С тех пор моя мама переезжает с базы на базу… Не может усидеть на месте. Вечно суетится, чем-то себя занимает, лишь бы не думать ни о чем. И вот мы приехали сюда, и тут же умерли два подростка, а я совсем никого не знаю…
– Да уж… Отстой, – говорю я.
Минуту-другую мы молчим.
– Знаешь, старший брат Хенны…
– Знаю. Оказывается, хорошо поговорить с человеком, который пережил то же, что и ты.
Ну вот. Приехали, черт! И как прикажете реагировать? Как мне теперь его ненавидеть, а?
– У тебя ужасная стрижка, – говорю.
– Это я так уши прячу.
С дорожки доносится дружный хохот: Мэл вытаскивает вконец оробевшего доктора Стива из водной ловушки глубиной в шесть дюймов.
– Ну что, мир? – спрашивает Нейтан.
– Да блин! – ворчу я. – Все было хорошо, пока ты не сказал «мир».
Мэл и доктор Стив отправляются ужинать, а я отвожу Мередит домой. Джаред едет один, Нейтан подвозит Хенну. Перед тем как уехать, она меня обнимает.
– Хоть глаза у меня и открылись, я все равно не знаю, что с этим делать, – говорит она мне на ухо, чтобы больше никто не услышал. – После аварии я поняла, как ты мне дорог, Майки. Как я тебя люблю.
– Только не животом. – Я пытаюсь улыбнуться.
Секунду она молчит, а потом спрашивает:
– В воскресенье работаешь?
– Нет. Днем фоткаюсь для школьного альбома. Чую, на меня наложат килограмм тоналки.
– Заезжай потом за мной, – говорит она. – Прогуляю вечерний поход в церковь. Давай где-нибудь посидим. Вдвоем.
– О’кей.
– О’кей?
– О’кей.
А потом она уезжает. С Нейтаном.
Мередит засыпает по дороге домой, напевая под нос «Огненное сердце». Проснувшись на секунду, она заявляет: «Не хочу, чтобы вы с Мэл уезжали», сворачивается в клубочек и дрыхнет себе дальше.
Глава девятая
в которой Сатчел ищет своего дядю и наведывается в полицейский участок; полицейские очень строги с ней, и она замечает голубое сияние в их глазах; ее дядя – почему-то в шарфе, хотя на дворе май – тоже светится; он угрожает Сатчел, и она убегает домой, где ее поджидает второй хипстер Финн; когда они уже хотят поцеловаться, она случайно дотрагивается до амулета, и перед ее глазами вновь предстает образ самого прекрасного юноши на свете; в потрясении она уходит к себе в комнату, чтобы спокойно все обдумать.
– Ты его спросил или нет?
– Это не так просто, – отвечает Джаред. – И он – не совсем «он». Ты выглядишь так, будто тебя обмазали противоожоговой мазью.
Я трогаю щеку, покрытую толстым слоем тоналки – девушка-фотограф накладывала ее на мое лицо так, словно мазала кремом торт.
– Не смей! – вопит она из-за штатива.
– Лучше бы с фингалами фоткался, – говорю я Джареду.
– Хорошо хоть повязки уже сняли!
– Да. Спасибо. Так ты спросил его? Или ее?
Или их?
– У Богов не все так однозначно с половой принадлежностью… Да, я спросил Бога Оленей про твоего зомби.
– И?
– Он ничего про это не знает и даже не слышал. Заглянул при мне куда-то и сказал: «Это не мои дела».
– Что это значит?!
– Что происходящее не имеет к Богам никакого отношения. – Джаред щурится и потирает нос. Ему грим не полагается. – Слушай, Майк, большинству Богов вообще плевать.
– На что?
– Да на все. Они только и делают, что добиваются господства над другими Богами, а потом рассказывают тебе, какие они замечательные и как они хотят, чтобы ты им поклонялся, – тараторит он с ощутимой горечью в голосе. – Никто лучше горстки Богов не уверит тебя в собственном одиночестве.
– Да брось! Ты чего? Я же рядом сижу, ты не одинок.
– Ну, пора! – объявляет фотограф. – И не задерживаемся, а то под этим освещением вся красота скоро лавой с тебя потечет.
– Ого, вот это тебя накрасили, – удивляется мистер Шурин, когда мы заезжаем к Джареду домой.
– Здравствуйте, мистер Шурин.
– Ты похож на телеведущего.
Джаред и мистер Шурин обнимаются. Это у них обычное приветствие, хотя сейчас оно выглядит довольно нелепо: Джаред-то уже на голову перерос отца, если не больше. А вообще мистер Шурин – мировой дядька. Хоть и ростом не вышел, и весь… ну, такой, мягкий, что ли… Но лично мне понятно, чем он приглянулся полубогине.
– Боюсь, Майки, мы с твоей мамой – опять соперники. Все уже решено. Партия даже выделила мне специальных людей – предвыборный штаб. – Он пожимает плечами. – Что-то новенькое.
– Нас здесь не будет, – говорю я. – Так что удачи! Скиньте эсэмэску, что ли… Чем там дело закончится.
Он улыбается, но как-то устало. Победа на выборах ему точно не светит, и он это знает, но должна же оппозиция выдвинуть хоть кого-то. Мистер Шурин никогда толком не объяснял, почему он упорно участвует во всех выборах, хотя я догадываюсь… Мамина партия не очень-то жалует других людей. Ну, не таких, как все. А в жизни мистера Шурина очень много не такого, как у всех.
