Когда на Нейтана никто не смотрит, лицо у него какое-то странное… старое. Он словно превращается в другого человека, самого грустного чела на свете. Наверное, это о чем-то говорит, а? Понимаю, он потерял сестру, всю жизнь скитается по городам и раньше был хипстером…
Раньше был хипстером. Маленьким «талисманом» в хипстерской компашке, сам же говорил.
Нейтан мне не нравится (да, да, зря я так ревную, это глупо), и, наверное, поэтому первым делом на ум приходит не такое: можно попробовать с его помощью выпытать у остальных хипстеров, что происходит.
А такое: что он скрывает?
Он ведь даже шутил по этому поводу, помните? Мол, я приехал – и хипстеры как пошли умирать. Коварный человек непременно сам указал бы остальным на эту странность. Мол, еще не хватало, чтобы во всем обвинили меня (хотя именно его и стоило бы обвинить).
С другой стороны, Нейтан действительно может быть ни при чем.
Он растирает окурок ногой, потом подбирает его и начинает озираться по сторонам в поисках урны. Ладно, ладно, убийцы так себя не ведут.
И все-таки.
Он выбрасывает окурок в урну рядом с чьей-то машиной и молча смотрит в окна кафе. Он ничего не делает, никому не машет, не пытается привлечь чье-то внимание, хотя весь зал Джареда у него как на ладони, не говоря уже о столике, за которым сидят Мередит, Мэл и Хенна.
Вид у него опять ужасно грустный. Или по-прежнему грустный. Он отворачивается от кафе и несколько секунд смотрит в ночь, на проезжающие мимо машины и яркую луну в небе.
Чего ты ждешь, бывший хипстер?
Со вздохом он уходит за угол, ко входу в кафе. Там он наверняка пройдет мимо злобных пенсионеров и пожарного, которые ждут не дождутся своего нерадивого официанта.
Я быстро иду обратно, все еще лихорадочно вытирая руки полотенцем. Что же я сейчас видел? Может быть, ничего.
Но почему Нейтан так долго торчал на улице? И что нам о нем известно, если уж на то пошло?
Глава одиннадцатая
в которой раздавленная горем Сатчел все же упорно идет к цели и продолжает прочесывать библиотечные каталоги в поисках какой-нибудь информации об амулете; однажды ночью в ее спальне появляется тот самый таинственный юноша; первым делом он просит прощения и рассказывает, что он – принц Бессмертных; его мать, императрица, хочет захватить мир людей, так как в нем много пищи для поддержания Бессмертия; они находят все новые лазейки и Сосуды, но принц влюбился в Сатчел и не может сидеть сложа руки, пока ее мир жестоко порабощают; «Я пришел помочь», – говорит он; они целуются.
– …и сегодня я с огромной радостью сообщаю… – говорит моя мама со сцены, улыбаясь вспышкам камер, – о выдвижении своей кандидатуры на должность конгрессмена Восьмого избирательного округа от великого штата Вашингтон.
Ее сторонники и представители партии принимаются дружно хлопать, а она улыбается нам – одними губами, – и тут до меня доходит, что никто из нас не хлопает, кроме папы. Я пихаю в бок Мэл, та подает сигнал Мередит, и мы начинаем усиленно аплодировать, как и положено идеальной семье. Я ведь даже костюм надел по этому случаю.
Довольная мама вновь поворачивается к камерам. На самом деле их не так уж и много. Один оператор ведет трансляцию для партнеров телесети, еще одна камера принадлежит местному независимому каналу, на котором крутят в основном старые фильмы и сериалы, а на третью снимает сама партия, чтобы потом использовать материалы в интернет-кампании. Газетчики и веб-журналисты тоже пришли, но в целом заинтересованных лиц собралось куда меньше, чем политиков и родных.
– Сенатор штата Митчелл! – обращается к маме один репортер, когда аплодисменты стихают.
– Можно обойтись без «штата», Эд, – с широкой улыбкой поправляет его мама.
– Что вы можете сказать о своем оппоненте – Томе Шурине? – спрашивает журналист Эд.
– Скажу, что буду рада любому сопернику, готовому вести предвыборную кампанию честно, энергично и опираясь на ценностные ориентиры, которые я обозначила в своей речи, – отвечает мама с президентской улыбкой.
Знаю, мало кто любит политиков – я и сам их не люблю, – но надо отдать маме должное: свое дело она знает. И пусть я не запомнил ни одного «ценностного ориентира», говорила она с душой, как будто ей не все равно. Однажды она сама призналась мне, что это – идеальный результат. Если слишком вдаваться в подробности, люди нарочно исказят или неверно истолкуют твои слова – в общем, найдут повод придраться. Нужно расположить слушателя к себе, тогда он будет задавать меньше вопросов.
Идеальный избиратель – туповатый и немножко запуганный. В общем и целом такие мы и есть.
– А как же ваша семья, Элис? – спрашивает голос попротивнее первого. Его хозяйка ведет довольно мерзкий «серьезный» блог, в котором яростно обличает всех несогласных с нею политиков. – Мы ведь не хотим повторения трагических событий, заставивших вас выбыть из гонки за должность лейтенант-губернатора…
Лицо Мэл искажает неприкрытая ярость – надеюсь, сейчас ее никто не снимает, – а нашей маме хоть бы хны.
– У нас обычная американская семья, Синтия, а это значит, что любые неурядицы мы стараемся встречать с достоинством. Я люблю своих детей больше жизни и участвую в выборах только с их безоговорочного согласия. Они всецело меня поддерживают.
Хм, неужели?..
– Хочу добавить, – продолжает мама, внезапно расчувствовавшись, – что я не допущу вмешательства прессы в личную жизнь моих детей. – Тут ее голос становится жестче – это уже голос политика, а политикам я не очень-то доверяю. – Иначе они узнают, на что способна разъяренная мать-волчица.
Мамин штаб встречает эти слова бурными и продолжительными овациями.
– Как ты, держишься? – спрашивает Мэл у папы, когда пресс-конференция подходит к концу.
– Хм-м? – растерянно мычит он.
Папа, конечно, тоже надел костюм и сегодня практически не пил (судя по запаху). Пока мама отвечает на вопросы дружественных журналистов, он потягивает кофе.
– Все нормально, – наконец выдавливает он, хлопая себя по карманам – просто так, не рассчитывая там что-то найти. – Очередная кампания, ничего не поделаешь. Как-нибудь переживем.
К нам подходит мама в деловом синем костюме и деловом жемчужном ожерелье на шее.
– Спасибо вам, – говорит она, причем так искренне, что всем становится неловко. – Вы такие молодцы!
– Да не за что, – отвечает Мэл с привычной недоверчивостью в голосе. – Мать-волчица, значит?
Мама натянуто улыбается.
– Я в самом деле не подпущу к тебе этих стервятников, Мелинда. Обещаю.
– А они тебя не спросят, мам, – говорит Мэл, – но все равно спасибо. Выборы местные, вряд ли они кого-то сильно заинтересуют…
Мама заметно напрягается.
