Мама молчит и только смотрит вперед, на темную дорогу. Теперь мне стыдно: взял и испортил ей настроение в такой знаменательный день. И все-таки что же она видела, когда была подростком? Нашествие зомби? Нет, оно попозже началось. Но, может, и на ее долю что-то такое выпало? Почему мне никогда не приходило в голову, что и она могла столкнуться с чем-то непознанным и страшным?
– Ты не ответил, что у тебя происходит, – стоит на своем мама. – Мне надо знать. Я хочу знать. Политика тут ни при чем. Ты ведь мой сын!
Я молчу. Не хочу об этом говорить.
А потом вдруг беру и говорю:
– Кажется, мне опять надо к психиатру. Пусть пропишет мне таблетки.
Возникает крошечная пауза, как будто мама размещает полученную информацию в какой-то воображаемой таблице.
– Повторяется история с навязчивыми действиями? – спрашивает она.
– Угу.
– Что, настолько плохо?
– Очень, очень плохо.
Я вижу, как она переваривает услышанное. Затем кивает.
– Хорошо.
– Хорошо? – удивляюсь я.
– Ну да, – тоже удивляется она. – А как же еще?
– Ну, во-первых, твоя кампания…
– Ты разве не слышал, что я сказала? Ну, вот эту всю чушь про свирепую мать-волчицу?
– Я думал, это тебе написали – на случай, если журналюги спросят про Мэл.
– Хм. Вообще – да. Написали. Но…
– Выборы в лейтенант-губернаторы тоже были очень важным делом. Тогда-то все и пошло под откос. Так что нас можно понять: мы не на пустом месте психуем.
– Да, понять вас можно, – отвечает она через секунду-другую. – Твои навязчивые действия… они из-за выборов?
– Вряд ли. Началось еще до смерти Манкевича. Я не хочу, чтобы ты выбыла из гонки. Наверное, просто навалилось: жизнь, выпускной, перемены всякие…
И зомби-олень, ага. Только о нем я рассказывать не собираюсь. Как и об умирающих подростках. И о любви Хенны к экспериментам.
– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – говорит мама. – Обсудим все со штабом и что-нибудь придумаем.
– А зачем обсуждать это со штабом?
– Они должны знать все, до чего могут докопаться журналисты. Чтобы при случае суметь нас защитить.
Мы уже подъезжаем к дому, и разговор на этом заканчивается. Ясное дело, всякие лишние вопросы я оставляю при себе – например, о том, каково живется семьям, в которых родителям не надо защищать детей от журналистов. Странно. Я думал, мы с мамой наконец-то говорим по-человечески и вот-вот к чему-то придем, а что в итоге? Ничего. Одно расстройство.
Когда я ложусь спать, приходит сообщение от Джареда: А костюмчик-то тебе идет, Майки!
Отвечаю: Видел, да? Ужас-ужас?
Джаред: Вся политика – это ужас-ужас.
Я: Тоже поедешь на папину прессуху?
Джаред: А не будет никакой прессухи. Он объявит об участии в Твиттере.
Я: Эх.
Джаред: А чего «эх»? Ясно же, что он недобог.
Я: Недобог?!
Джаред: Тьфу, андердог.
Я: Разве Твиттером еще кто-то пользуется?
Джаред: АНДЕРДОГИ.
Не откладывая телефон, пишу Мэл: Ты там как?
Мэл: Считаю дни.
Я: Папа сегодня молодец.
Она не отвечает.
Я: И еще мне нравится Зовите-меня-Стив.
Мэл: Мне тоже.
Кладу телефон на тумбочку, но тут же приходит новое сообщение.
Мэл: Что будет с Мередит, когда мы уедем?
Я: Все с ней будет хорошо. Она же единственная из нас, кому не нужен психолог.
Мэл: Не доверяю я людям, которым не нужен психолог.
Я: Ты вообще не доверяешь людям. Точка.
Мэл: Почему? Доверяю. Тебе.
Глава двенадцатая
в которой чувства Сатчел к принцу Бессмертных крепнут с каждым днем; второй хипстер по имени Финн чувствует, как его возлюбленная отдаляется, и вызывает ее на разговор; она произносит мудрую фразу: «Никто извне не сможет успокоить твое сердце, ты должен обрести покой сам»; Дилан, как ни странно, уважает ее личное пространство; а самое удивительное – больше никто пока не умер; хипстеры следуют всем указаниям принца и в нужное время прячутся в нужных местах; Сатчел и принц вновь целуются; он так ее уважает, что не просит о большем.
«Итоговые экзамены» – звучит угрожающе, да? Но мы особо не паримся: будущим абитуриентам все самое сложное надо было сделать заранее, дабы вузы убедились, что мы достойны стать их вечными должниками. «Итоговый» по истории США заключался в написании того самого сочинения по Гражданской войне (мы с Мэл, если помните, выбрали разные темы). К остальным тестам мы готовимся попарно прямо за обедом. Волнуюсь я, пожалуй, только за матанализ и английский.
– Вычислите предел один минус икс в квадрате, деленное на икс в четвертой минус икс при икс, стремящемся к единице.
– Пятистопный ямб, – отвечает Мэл.
– Это ты про себя?
– Минус две третьих, – отвечает Хенна.
Мы вопросительно смотрим на Джареда.
– Ага, – кивает он.
– То есть не пятистопный ямб? – издевается Мэл.
– Сама ты пятистопный ямб! – смеется Хенна. – По крайней мере, в этих туфлях.
– Потому что в них у меня как будто четыре ноги?
– Можно к вам? – встревает неизвестно откуда взявшийся Нейтан.
Вот вечно он приходит позже всех. Почему? Ладно бы приходил с кем-то – так нет же, он всегда один. Что у него на уме?
– Вот, принес свое прошлогоднее сочинение по книге «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», – говорит он, вручая мне тетрадь. На спецкурс по английскому и литературе ходим только мы с Мэл, и вопросы по этой ужасной, ужасной книге будут у нас на экзамене, так что он нас здорово выручил.
– Спасибо, – выдавливаю я.
– Да не за что, если честно. Мне за него «четверку» поставили, и я до сих пор не врубаюсь, о чем эта книга.
– А никто не врубается, – говорит Мэл. – В этом вся суть.
– Ты ее хоть дочитала? – спрашиваю сестру.
Она медлит.
– Ну… типа.
– Слушайте… – начинает Нейтан.
– Ого! – Я листаю его сочинение. – Длинное!
– Да. В Талсе это называлось «Основы литературоведения для поступающих в вузы» – и не зря. Слушайте…
