– Один элемент закончили.
Он заправляет машинку чернилами и продолжает работу.
– И много там еще элементов? – спрашиваю я Хенну.
– Не важно, – цедит она, стиснув зубы.
По ее щеке скатывается единственная слеза. Я вытираю ее свободной рукой.
– Спасибо…
Все остальное время мы молчим. Работа занимает около часа, но я вижу, что Мартин работает на небольшом участке кожи – значит, и татуировка будет небольшой. Вообще это совершенно не похоже на Хенну, но в том-то и суть, насколько я понял. Если бы она набила себе большую уродскую татуху, то совсем перестала бы быть Хенной. Значит, это что-то небольшое и скромное. Что-то хорошее.
За весь час она только один раз опускает глаза на свой бок.
– Я и не знала, что будет кровь, – говорит она.
– Никто не знает.
Наконец дело сделано. Мартин аккуратно вытирает кровь, накладывает сверху защитную пленку и приклеивает ее пластырем.
– Месяц не плавай, – говорит он. – И на солнце лучше ее не выставляй.
– Зеркало есть? – спрашивает Хенна.
Он приносит большое зеркало, в котором отражается ее бок с новенькой татуировкой.
Под пленкой ее кожа, которую нещадно кололи и накачивали чернилами, выглядит багровой и воспаленной. Кровь начинает выступать, но я ожидал, что ее будет больше. Татуировка состоит из одного-единственного слова, написанного очень клевым шрифтом (не зря Хенна хотела попасть именно к этому мастеру).
Она снова берет меня за руку. И снова плачет. А я снова вытираю ее слезы.
– Мне кажется, твои родители не станут ругаться, если это увидят.
– Я не хочу, чтобы они знали. Это мое. Только мое.
В зеркале я разглядел у Хенны на боку одно простое слово: «Тииму».
* * *
Ночью я ни с того ни с сего просыпаюсь. То ли от собственного храпа, то ли из-за сна, который я тут же забываю.
Просто хочу уточнить: меня разбудила не машина. Я вообще ее не слышал, пока не повернулся на другой бок и не устроился поудобней. Мимо нашего дома машины проезжают нечасто (дорога вскоре заканчивается, а дальше – очень, очень густой лес), но иногда такое все же случается. Прямо перед нашим домом есть поворот, который водители порой пропускают.
Вот только эта машина движется в другом направлении.
Она едет с Поля.
Я встаю и, не включая свет, подхожу к окну. Выглядываю в щелку между шторами. С Поля медленно (чтобы не угробить подвеску на колдобинах) выезжает машина с выключенными фарами, и в темноте я могу различить только желтые огоньки неизвестного предназначения на ее боках.
Не знаю, сколько еще раз я должен сказать вам, что у нас очень темно. Фонари на дорогах, конечно, есть, но расположены они на большом расстоянии друг от друга. Ближайший стоит чуть дальше по улице и светит тускло.
И все-таки мне удается разглядеть водителя.
Это Нейтан.
Нейтан приехал на Поле среди ночи, а теперь уезжает – выключив фары, чтобы никто его не увидел.
Глава четырнадцатая
в которой Сатчел начинает сомневаться в чистоте намерений принца; он рыдает и клянется ей в вечной любви, которую берег тысячи лет в надежде когда-нибудь найти свою Избранную; они целуются, страсти кипят, но тут с окраины города доносится взрыв.
– Ты же не хотела идти! – говорит Мередит нашей маме. – Говорила, что тебя пугают крупные сборища и что в толпе у тебя такое чувство, будто ты голая и по тебе ползают белки.
– Постарайся не говорить так при посторонних, детка, – отвечает мама. – Мне будет полезно появиться на благотворительном концерте «Сердец в огне», который они дают в моем будущем округе…
– Но ты же не хотела! – стоит на своем Мередит. Видно, от потрясения она не в силах придумать какой-то другой довод.
– Тогда не хотела, а теперь хочу.
Мы с Мэл молча стоим на кухне за спиной у Мередит. Концерт начнется через час, до наступления темноты, чтобы все маленькие детки успели вовремя лечь спать. Мередит с ног до головы покрыта фанатской атрибутикой: футболка с «Сердцами», фенечки на руках, пояс, сапоги с пряжками, штаны с бахромой как у Огненного сердца из клипа «Огненное сердце» и ковбойская шляпа, на полях которой красуются гладко выбритые, белокожие лица членов группы.
– Но ты говорила…
– Мередит! – обрывает ее мама и переводит взгляд на нас с Мэл. – Я отвезу ее на концерт, что тут такого, не понимаю?
– Просто мы не ожидали, – хмуро отвечает Мэл. – Такое чувство, будто кто-то из твоего штаба услышал, что Мередит собирается на концерт, и предложил тебе тоже сходить.
Мама начинает злиться.
– Да вам вообще не нравится эта группа! Вы оба лет на восемь старше их целевой аудитории!
– А ты лет на тридцать, – замечает Мэл.
– Все, хватит разговоров! Я твоя мать, – сообщает мама Мередит, – и я повезу тебя на концерт.
– У нас три билета.
– Вот и прекрасно. Кого хочешь взять – брата или сестру?
Мередит переводит взгляд с меня на Мэл, потом на маму, потом на нас обоих, опускает глаза и что-то бормочет себе под нос.
– Повтори, пожалуйста, – говорит мама.
– Я хочу поехать с обоими, – уже громче повторяет Мередит, поднимая храброе личико. Подбородок и губы у нее немного дрожат. Она такая смышленая, что порой мы все забываем, сколько ей лет – она ведь еще ребенок.
– Так не получится…
– А я хочу ехать с обоими! – с вызовом произносит Мередит. – Они оба согласились, и я купила билеты на троих! Если бы ты сразу сказала, что поедешь, я бы купила четыре билета, но ты говорила, что не хочешь.
В маминых глазах вспыхивает гнев.
– Будешь ныть – не поедет никто!
– А я думал, выборы не отразятся на нашей жизни, – замечаю я.
– Разве я такое говорила?
– Значит, про свирепую мать-волчицу наврала? – встревает Мэл. – Или свирепой ты бываешь только по отношению к своим детям?
Мама всплескивает руками.
– Объясните мне кто-нибудь, в чем проблема!..
– Они скоро уедут! – едва не вопит Мередит. Она на грани слез, руки скрещены на груди.
– Эй… – Я беру ее на руки, пока мама не успела. Сестра уже большая, растет с каждым днем и скоро превратится в чужого строптивого подростка, но я все еще могу ее поднять (хотя ребра, конечно, побаливают). Она плачет у меня на груди, упираясь краем шляпы мне в ухо.
Мама ставит руки на пояс, воздевает глаза к потолку и принимается топать ногой. Мария Магдалина тут же подбегает и начинает ловить лапой ее шнурки.
