– Мне нужно сфотографировать это.
Сэм исчезает на кухне. Я слышу, как он копается в вещах.
Внутри меня словно кружатся вопросы, но я проглатываю их, снова рассматривая слова на стене.
Сэм возвращается и делает фотографию на телефон, прежде чем озарить меня улыбкой.
– Что? – спрашиваю я.
– Теперь это кажется пустой тратой времени, учитывая, что ты победишь в турнире, который все исправит, верно?
У меня сводит желудок.
– Ты же знаешь поговорку: не говори гоп, пока не победишь в сверхъестественной смертельной схватке.
Сэм фыркает со смешком, и я невольно улыбаюсь.
Ненавижу себя за то, что люблю его смех.
– Наверное, дело не только в этом. Даже если ты победишь… мне нужно знать, что произошло. А Элиза… – он ненадолго замолкает, будто решает, стоит ли продолжать: – Она многое держала в тайне.
– Она ничего тебе не рассказывала? – Я чувствую себя змеей, наговаривая на нее.
Лицо Сэма мрачнеет.
– Элиза ревностно относилась к своим секретам. Но если я не узнаю, как все произошло, то как мне помешать этому случиться вновь?
– Что, по-твоему, она скрывала от тебя?
– Не знаю. Но что-то мне подсказывает, что это ее и убило.
Я вскидываю бровь. Мы оба делаем шаг назад и смотрим на послание.
Я провожу рукой по стене и выдыхаю. Может, она оставила еще одно? Дохожу до самой спальни, но больше ничего не проявляется.
– Мне нужно что-то покрепче, чем чай, – говорит Сэм, уходя на кухню.
Я останавливаюсь у опасной на вид башни из коробок у деревянного шкафа. Клянусь, я ничего не вынюхиваю! Но что-то привлекает мое внимание. На перевернутых фотографиях в рамках стоит круглая металлическая банка. Внутри какие-то бусины и пара булавок. Я присматриваюсь.
Двойное дно.
Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что Сэм по-прежнему на кухне, я осторожно достаю его.
У меня перехватывает дыхание, живот крутит от тошноты.
Внутри несколько сушеных цветков королевы ядов. Мое сердцебиение отдается в ушах, пока я смотрю на увядшие хрупкие бутоны.
Переворачиваю их, тщетно пытаясь посчитать. Сколько же цветков ей оставили?
При звуке шума с кухни я подпрыгиваю. Быстро возвращаю цветы на место и делаю три широких шага назад, будто эти засохшие акониты могут дотянутся до меня и схватить.
Внезапно квартира кажется слишком тесной. Все будто проваливается внутрь.
– Сэм, я пойду подышу свежим воздухом, – кричу я, пытаясь сохранить твердость в голосе. Не знаю, почему я сразу его не позвала. Мне нужно перевести дыхание.
Он прислоняется к дверной раме, вытирая руки полотенцем, и пристально смотрит на меня.
– С тобой все в порядке?
Я киваю.
– Просто чувствую себя запертой. Это место – ад для человека, страдающего клаустрофобией.
Он кидает полотенце на столешницу.
– Я проведу тебя в зал. В такое время ходить одной опасно.
– Я тоже опасна, – я выдавливаю улыбку и пячусь.
Мне нужно побыть одной. Переварить новую информацию. Сэм смотрит на меня скептически, но я поднимаю руку и шевелю пальцами в качестве подтверждения своих слов.
– Мне это не нравится, – настороженно говорит он.
Я открываю дверь и выхожу.
– Да все будет нормально. Увидимся в зале.
Я закрываю за собой дверь, прежде чем он успевает возразить, и иду так быстро, как только могу. Не хочу, чтобы он передумал и последовал за мной.
18
Ночной воздух приятно холодит кожу, пока я иду по улице, проводя рукой по волосам.
Элиза мертва.
Это все меняет и в то же время ничего.
Наверное, поэтому я и чувствую себя так дерьмово. По крайней мере, хуже, чем раньше.
У меня не было никаких сомнений, когда я выбирала между семьей и неудавшимся романом Сэма. Не спорю, с моей стороны все равно было ужасно неправильно сидеть и решать, чье сердце пострадало больше, – чья боль заслуживала облегчения, будто душевные раны можно измерить подобным образом.
Не просто мертва, а мертва, и, судя по всему, ее убили смотрители.
Конечно, есть вероятность, что ей просто нравились аконитовые бутоны. Они довольно красивые. Или же она очень увлекалась ядовитыми растениями.
Я останавливаюсь у светофора.
Или же Элизу убили смотрители, и расследовать ее смерть – значит лезть туда, куда не следует.
Я наступаю на зеленую решетку на тротуаре, на которой выгравирована улыбающаяся русалка, и миную пекарню, по-прежнему не убравшую столики с улицы, несмотря на низкую температуру. Затем застегиваю куртку и понимаю, что не хочу возвращаться к Дункану. Не сидится мне. Не тогда, когда мой разум переполняют мысли.
Папа говорил, что мое выживание зависит от того, как сильно я боюсь смотрителей.
И вот я влезла в загадку, к которой они явно приложили руку.
Я останавливаюсь и смотрю на пар от моего дыхания, клубящийся в свете уличного фонаря.
Можно просто вернуться в лофт, не высовываться и больше никогда не упоминать имя Элизы. В конце концов, это не моя проблема. Сэм – не моя проблема. Я хочу победить в турнире, забрать реверсию себе, спасти семью от своих ошибок и исчезнуть.
Почему бы так и не сделать?
Я закрываю глаза, ответ вертится на кончике моего языка. Потому что я неравнодушна к Сэму.
Я хочу помочь ему разобраться с этим шипом в сердце, а не просто уйти и оставить его ни с чем.
Не знаю, как долго я еще брожу по улицам.
Открыв глаза, я с удивлением обнаруживаю себя неподалеку от «Грота». В темноте, среди черных листьев деревьев, просвечивает тоненький луч маяка.
Сапфира.
У перил маяка горит слабый огонек, отгоняя тьму, и мои ноги приходят в движение прежде, чем я успеваю передумать.
– Как твои руки? – спрашивает Сапфира, когда я открываю ржавую дверь. Она так уверена, что это я, что даже не оглядывается.
– Нормально, – отвечаю я, садясь рядом с ней у перил. Я едва замечаю ярко-красную кожу своих ладоней. Это пустяки в сравнении с тем, как меня жжет изнутри.
– Далеко ты ушла от своего спортзала, – замечает Сапфира, вручая мне пряное вино.
– Я не была в спортзале.
Я делаю щедрый глоток теплой жидкости, прежде чем вернуть термос обратно. Затем поворачиваюсь к Сапфире. Ее омывает лунный свет – в нем она выглядит как фарфоровая куколка. Она делает глоток.
