– Тот парень, твой спонсор, – начинает она, глядя на меня. – Мне показалось, что он очень волновался о тебе, пока ты была в клетке.
– Ты это видела?
Ее челюсти напрягаются, но Сапфира пожимает плечами.
Все те мысли, весь тот мусор, разворошенный бурей от прогулки сюда, всплывают на поверхность. Я снова тянусь за ее термосом.
– Он беспокоился о своем гладиаторе. Ты бы тоже волновалась, если бы пыталась вернуть свою мертвую девушку. Я думала, они просто расстались. Но нет. Она мертва. Уже два года как, – лепечу я, кружа вино в крышке.
– Вот черт. Это… – Сапфира запинается, и я киваю, возвращая ей термос. – Значит, вы не…
– Вот уж нет, – сплевываю я и яростно качаю головой, понимая, что слишком бурно реагирую. Сапфира закусывает нижнюю губу и вскидывает бровь, но молчит.
Проходит несколько секунд.
– В квартире его девушки было послание, написанное теневыми чернилами. Она оставила его два года назад, прежде чем исчезнуть. Ты знаешь скрибов, которые могут помочь найти человека, написавшего его?
– Два года, – задумчиво произносит Сапфира.
Затем скрещивает руки, и я вижу, как крутятся шестеренки у нее в голове. Динозаврики на браслете звонко врезаются друг в друга, когда она крутит запястьями.
– Я нашла в ее вещах сушеные бутоны королевы ядов, – выпаливаю я.
Не знаю, зачем я рассказываю ей об этом. Наверное, мне просто не хочется хранить это в себе. Очередной миг эмоциональной слабости.
Запишите на мой счет.
– Думаешь, ее убили смотрители? – спрашивает Сапфира.
Я поджимаю губы в тонкую линию, и она воспринимает это как «да».
– Кажется, есть один скриб, который жил здесь последние пару лет. Я попытаюсь его найти.
– Спасибо.
Сапфира смотрит на воду, ее глаза чем-то омрачены. Воздух наполняется звуком бьющихся волн и воем яростного ветра.
– Что ж, это меньшее, что я могу сделать за то, что ты одолжишь мне лекции по истории перед экзаменом.
Я смеюсь, только сейчас осознавая, как сильно я в этом нуждалась.
– Они отстойные, но запросто.
Она допивает остатки вина и улыбается с полным ртом.
Мы смотрим на воду, как пеликаны пикируют вниз и исчезают в тонкой пелене тумана.
– Если я верну ее, она будет помнить, как умерла? Или все будет так, будто этого не происходило? – задумчиво произношу я. Вряд ли этот вопрос требует ответа.
– Она будет помнить. Реверсия стирает прямые последствия трагедии, но оставляет воспоминания о произошедшем. Она вернется с полным осознанием, что с ней случилось. Больше ничего не изменится.
Я размышляю над этим.
– Ты все равно встретишь Сэма, если у тебя вопрос об «эффекте бабочки». Все, что произошло до сегодняшнего дня, все равно произойдет. Элиза просто появится в какой-то момент, живой. Реверсия не переписывает время.
Я представляю себя дома с семьей, с зажившими шрамами и восстановленным домом. Они все равно будут помнить, что я натворила.
Я ерзаю на бетоне. Сапфира слишком хорошо меня понимает. Мне это не по душе.
– Зачем Анания это делает? – спрашиваю я, глядя на облачное ночное небо. – У него есть безграничная сила. Зачем предлагать ее в качестве приза?
– Она не безгранична. Реверсоры связаны правилами, как и все мы. Они не могут переписать свою трагедию, и реверсия работает только на том человеке, который искренне любит то, что утратил.
– Значит, это дар, который нельзя использовать в личных целях и который работает только во благо?
Сапфира поворачивается ко мне.
– Полагаю, можно и так сказать.
– Кто создает правила?
Она смеется.
– Кто сказал, что Олдрик может оставаться в каменной форме всего минуту подряд? Кто решил, что ты можешь воплощать только страхи? Наверное, тот же, кто создал гравитацию, приливы и все подобное. Никто не знает.
Я знаю, во что верила с детства, – что какая-то высшая сила создала наш мир. Бог. Но моя вера – это одна из тех вещей, которые лишь наполовину пережили пожар. Ведь зачем Богу, который создал биолюминесцентные водоросли и лейкоциты, также создавать такого человека, как я? Кого-то, кто порождает только страх? Бессмыслица.
Сапфира передает мне вино, и мы молча наблюдаем, как туман крадется по воде. Я наклоняюсь и кладу голову ей на плечо. Она напрягается на секунду, а затем выдыхает и опускает голову поверх моей. Мой разум возвращается к Сэму. К тому, что я замыслила.
Мой выбор оставит шрамы, с которыми придется жить до самой смерти.
Если выиграю в последнем раунде, то все буду помнить – буду помнить Сэма даже после реверсии. Я не смогу забыть, что сделала в обмен на жизнь в свободе от страха перед своим естеством.
Я закрываю глаза, пока эта мысль рассекает меня раскаленным клинком.
Меня так тревожило, что по окончании всего этого останется от Сэма, что я не задалась вопросом, что останется от меня. Если вообще что-то останется.
Ночью, вернувшись к Дункану, я лежу на кровати и смотрю в потолок. Думаю о словах Олдрика. О том, что держу свою магию в клетке, вместо того чтобы обуздать ее.
И о том, как мне надоело всего бояться.
Возможно, мне никогда не смириться со своей природой. С тем, что я сделала. Даже если удастся стереть свою самую страшную тайну, часть меня всегда будет чувствовать себя ни к месту.
Но я устала быть усталой, устала бояться себя, когда есть поводы для страха и похуже.
Возможно, лучший способ исправить себя – это сперва смириться с собой.
И смириться с тем, что нам с Сэмом никогда не стать друзьями. Я буду драться, чтобы вернуть его мертвую девушку к жизни – этого он хочет. Но в конце я предам его. Сейчас для меня главное сосредоточиться на победе. Сосредоточиться на возвращении домой.
Я достаю мобильный и пишу Олдрику.
«Давай сделаем это».
Спустя секунду телефон вибрирует.
«Да, черт побери! Когда?»
19
– Мне это не нравится, Олдрик, – говорю я, поднимаясь на носочки босых ног. Мат с хлюпающим звуком продавливается.
– Так всегда поначалу. Это часть процесса, – отвечает он с другой части зала. Олдрик снял футболку, его волосы собраны в пучок.
– Я просила научить меня контролировать мою силу. А не использовать дорогих мне людей в качестве наживки, – я киваю на Векса с Эбигейл.
Сапфира сидит рядом с Сэмом на вершине клетки. Я поднимаю на них взгляд.
– А как еще, по-твоему, ты сможешь тренироваться? – кричит Сэм.
