Чехов делает это в «Каштанке»:
День начался с того, что ее хозяин, столяр Лука Александрыч, надел шапку, взял под мышку какую‐то деревянную штуку, завернутую в красный платок, и крикнул:
– Каштанка, пойдем!
Знает ли автор, что за предмет взял столяр? Конечно, знает и мог бы написать «День начался с того, что ее хозяин, столяр Лука Александрыч, надел шапку, взял под мышку лобзик…». Но Чехов невидимо передает здесь рассказ Каштанке. Читатель и не замечает, как это сделано, а только не может оторваться от хорошо написанного текста.
Дмитрий Быков в своем романе «Июнь» делает это иначе. Он начинает с ясных простых предложений, а потом обрушивает на читателя сразу три прилагательных подряд:
Когда в октябре 1940 года Мишу Гвирцмана исключили из института, у него появилось много свободного времени.
Как им распорядиться, Миша не знал. Оставаться дома было немыслимо, вздохи матери доводили его до белой, буйной, несправедливой ярости.
Кто здесь описывает ярость: всезнающий автор или – изнутри – Миша? В том и красота, что хочется гадать. Возможно, «белой» и «буйной» – авторский взгляд, а «несправедливой» – Мишина оценка? Или все слова здесь – Мишины?
И если попробовать выбросить этот пучок прилагательных из текста – его захочется вернуть.
Вам выбирать, как вы будете работать с прилагательными. Может быть, экономно, как Чехов. А может быть, как написал однажды Набоков, внося «оранжерейное прилагательное, мятно-сливочный эпитет на серебряном подносе». Думайте не о количестве этих слов, а об их роли в тексте.
Резюме главы
1. Прилагательные могут размывать смысл фразы.
2. Но выбрасывать прилагательные – совет для новичков.
3. Если вы можете обосновать, что дает прилагательное тексту, значит, оно к месту.
4. В вопросах оценки важно, чья она.
5. Думайте не о количестве этих слов, а об их роли в тексте.
Упражнение
Выберите, что вы будете описывать. Это может быть город, чья‐то квартира, парк – что угодно. Напишите небольшой текст (полстраницы или страницу), не используя прилагательных вообще. Если хотите задание со звездочкой, то откажитесь также и от наречий (слов, отвечающих на вопрос «как?»: горячо, дерзко, беспечно и тому подобное). Диалоги также запрещены.
Когда текст будет готов, спросите себя, сложно ли вам было обойтись без этих слов и нравится ли вам результат? Вы хотели бы добавить немножко прилагательных там и сям или вам нравится строгость и сдержанность вашего описания? Нашли ли вы способы описать предметы иначе, например, через действие или метафору? Возможно, ваш текст стал даже оригинальнее?
Это упражнение обычно дарит тем, кто выполнил его, много открытий.
Глава 19
Миф об эмоциональном тексте
Или: как заставить читателя переживать?
«Не говорите: “Женщина закричала”. Доведите ее, и пусть она сама закричит», – советовал Марк Твен.
Молодому автору часто кажется, что, чтобы сделать текст эмоциональным, нужно… описать эмоции. Как минимум, сказать, что женщина закричала. А еще лучше – подобрать характеристику для ее крика: закричала истошно, пронзительно, в сердцах… Я постоянно читаю описания чувств в рукописях: грусть чаще всего глубокая, засасывающая, всепоглощающая, а восторг сравнивается с вулканом, фонтаном или американскими горками.
Но испытываете ли вы эмоции, читая такие описания? Разве что совсем малость. А скорее всего – вовсе нет.
Это как если бы я сказала вам:
– Я так разволновалась, так сильно разволновалась, получив ответ от издательства!
Передалось ли вам мое волнение? Вряд ли. Даже если мы знакомы и вам интересна моя жизнь. А если я – просто персонаж в тексте, то тем более нет.
Но я могу рассказать вам про этот момент иначе. Например, так:
– Я проснулась и, не вставая с постели, сразу открыла почту на телефоне. Среди писем, рассылок и оповещений в ней светилось письмо от издателя. «Мы берем вашу книгу. Успеете дописать ее к началу июля?» Я сделала скриншот этого письма, потом встала. Потом я обула кроссовки и обежала свой дом три раза. Никогда я не разгонялась так быстро…
Передалось ли вам мое возбуждение теперь? Почувствовали ли вы себя в моих кроссовках? Нарисовало ли вам воображение ваш дом, вокруг которого вы бежите три раза?
А ведь слова «разволновалась» во втором варианте текста не было. Я заменила его действиями, физическими проявлениями волнения.
Текст, в котором чувства не просто называются напрямую, а показываются через их телесные выражения, воздействует на читателя сильнее.
Я люблю показывать, а не рассказывать, поэтому позволю себе поэкспериментировать с чужимитекстами.
Посмотрите, насколько проиграл бы рассказ «Когда же пойдет снег», если бы Дина Рубина написала о состоянии ее героини: «Я была смущена и казалась себе некрасивой в больничном халате». Но вместо этого она пишет: «Мы шли по обе стороны забора, и я мучительно, всем телом чувствовала на себе ужасный халат. В нем у меня не было ни груди, ни талии, а все только подразумевалось».
Или если бы Чарльз Диккенс написал в «Дэвиде Копперфильде»: «Меня переполняло чувство любви к моей няне Пеготти» вместо «Мы оба горячо поцеловали замочную скважину с обеих сторон – помню даже, я погладил ее рукой, как будто это было милое лицо Пеготти, и потом мы расстались».
Или если бы Марк Шагал в своей автобиографии «Моя жизнь» написал: «На собственной свадьбе я провалился в застенчивость» вместо «Истукан истуканом сидел я возле своей суженой. Вряд ли даже в гробу у меня будет такая застывшая и вытянутая физиономия».
Читательские чувства включаются не тогда, когда мы говорим им, что чувствовать, а когда мы описываем, что происходит. Как если бы вы снимали кино и строили кадр. Вы не можете сказать в кадре: радость! горе! вдохновение! – а можете лишь показать, что делает человек, испытывающий все это.
Вы можете показать крупные действия (побежал, схватил, бросил), а можете – микроскопические (как изменилось дыхание персонажа, как вздрогнула какая‐то часть его тела, как он спрятал нос в шарф).
Мне вспоминается один фильм, в котором героиня разговаривает со своей матерью перед сном. Они в номере отеля и уже устали друг от друга. Мать героини стоит в ванной у зеркала, а сама героиня сидит у зеркала в комнате. Мы – зрители – видим все это пространство, потому что смотрим как бы издалека и сзади. А героини не видят друг друга. Они немножко язвят, обмениваются подколками, ведь обе остры на язык. И в момент, когда сказанное задевает слишком больно, обе замолкают и начинают с силой, яростно втирать крем в лицо.
И мы мгновенно понимаем: каждая разозлилась. И чувствует отчаяние, что не может наладить контакт с близким человеком. И раздражена. В этот момент они ненавидят друг друга, но мы – зрители – видим больше: мы видим, как они похожи, как даже крем они втирают в лицо одинаковыми движениями.
