Это хорошее объяснение, правда?
Книги многое дают нам, но это не значит, что они – идеальны. И что мы не можем сказать: «Я люблю Достоевского за то, как он показывает разные правды разных людей. Но не люблю то, как он строит фразу». Или: «Диалоги Ферранте могли бы быть лучше. Но я выпала из жизни на неделю, потому что меня захватил ее роман».
Если смотреть на литературу так, то собственные тексты можно увидеть объемно: не обесценивая достоинства, не падая в обморок от недостатков.
Резюме главы
1. Учиться у классиков значит не только восхищаться ими, но и замечать шероховатости.
2. Идеальных текстов не существует. Но это не проблема.
3. Вы тоже можете писать неидеально.
4. Писателей ценят за то, в чем они сильны, а не за то, в чем нет.
5. Если вы дали читателю что‐то ценное, он простит вам недоработки в остальном.
Упражнение
Кто ваши любимые авторы? Назовите двух. Постарайтесь выбрать очень разных. Может быть, они жили в разные эпохи в разных странах, может быть, у них противоположная эстетическая позиция.
Вы можете взять Гомера и Маяковского, или Сартра и Бажова, или Хлебникова и Тютчева. Чем контрастнее, тем лучше.
Выбрали? Назначьте одного из них критиком. И напишите отзыв от лица этого критика на произведение второго автора. Пусть этот отзыв (эссе, рецензия, письмо – что угодно) будет написан как бы из одной вселенной о другой. Позвольте критику писать со своей колокольни, опираясь на собственные художественные принципы.
Написав такой текст, вы увидите, как относительны бывают оценки и как полезно видеть сразу несколько эстетических позиций. После этого вам вряд ли захочется ставить кого‐то из авторов в иконостас. И писать станет легче.
V. Когда книга уже написана
Глава 26
Миф об идеальном тексте
Или: до каких пор переписывать?
Когда текст закончен?
– Когда идея, заложенная в него, проявлена. И поставленная перед собой творческая задача решена, – так отвечает моя подруга.
– Когда удивляешься, что в нем уже больше, чем задумывалось, и он дышит, – так отвечаю я.
– Когда из него ничего невозможно убрать, не нарушив замысла.
– Когда он начинает жить своей жизнью…
На этом легко поскользнуться. Легко начать требовать от своего текста невозможного. Бесконечно шлифовать его до идеала. В конце концов, Булгаков писал «Мастера и Маргариту» двенадцать лет. Как я могу работать меньше?
Да, произведение можно создавать годами и даже десятилетиями. Но это не единственный опыт, существующий у писателей.
И если на одном полюсе стоит Булгаков с его двенадцатью годами редактуры, то на другом, например, нобелевский лауреат Кадзуо Исигуро. Свой роман «Остаток дня» Исигуро написал за четыре недели. Он рассказывает об этом неимоверно интенсивном месяце в интервью The Guardian:
«Мы с Лорной, моей женой, договорились, что это время я ничего не буду делать, кроме как писать с 9 утра до 10:30 вечера с понедельника по субботу. У меня был один час на обед и два на ужин. Я не проверял почту и, тем более, не отвечал на письма и не подходил к телефону. Никто не приходил к нам домой. Лорна, несмотря на свой напряженный график, в этот период брала на себя мою часть обязанностей по готовке и уборке. Мы надеялись, что таким образом я успею не только написать больше, но и достичь психического состояния, в котором мой вымышленный мир был для меня более реальным, чем настоящий» (перевод мой. – Е. О.).
Если вы пишете свою первую книгу, вряд ли вы сделаете ее идеальной. Ведь вы и пишете, и учитесь писать одновременно. Шлифовать ее до блеска в течение двадцати лет может оказаться не самой лучшей затеей.
Между усердием и попыткой сделать идеально – большая разница. Усердие вырастает на любви к своему делу и к своему тексту. Автору хочется проявить свою идею как можно более ясно и без искажений. Попытка же сделать идеально, шлифовка до блеска и перфекционизм вырастают из страха. И это – совершенно другие семена.
Страх провалиться, страх быть раскритикованными и отвергнутыми, страх осуждения и разоблачения мешают цели, а если точнее – подменяют ее. Автор уже не думает о том, что он хочет создать нечто и поделиться с другими, он думает о том, как бы гарантированно понравиться.
Если вы только начали писать, возможно, вы захотите поставить совершенно другую цель. А именно: закончить текст. Помочь чему‐то родиться. Но, чтобы это сделать, вам придется излечиться от перфекционизма.
Иногда книгу стоит выпустить раньше, признав ее просто достаточно хорошей. Кое-чему важному вы научитесь, только увидев ее напечатанной и получив отзывы. А еще, издав ее, вы обретете новый статус. А он, в свою очередь, даст вам ускорение продолжать. Мы растем и через отпускание тоже.
Я не знаю, был ли кто‐то из великих на 100 % доволен своим текстом, отдавая его в печать. Посмотрите, например, на это письмо Пушкина Н. И. Гнедичу. Оно написано 29 апреля 1822 г. о поэме «Кавказский пленник»:
«В самом деле, недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать.
Простота плана близко подходит к бедности изобретения; описание нравов черкесских, самое сносное место во всей поэме, не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника.
Характер главного лица (а действующих лиц – всего‐то их двое) приличен более роману, нежели поэме, – да и что за характер? Кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю; его бездействие, его равнодушие к дикой жестокости горцев и к юным прелестям кавказской девы могут быть очень естественны – но что тут трогательного – легко было бы оживить рассказ происшествиями, которые сами собою истекали бы из предметов.
Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя – вот вам и сцены ревности и отчаянья прерванных свиданий и проч. Мать, отец и брат могли бы иметь каждый свою роль, свой характер – всем этим я пренебрег, во‐первых, от лени, во‐вторых, что разумные эти размышления пришли мне на ум тогда, как обе части моего Пленника были уже кончены – а сызнова начать не имел я духа.
…Местные краски верны, но понравятся ли читателям, избалованным поэтическими панорамами Байрона и Вальтера Скотта – я боюсь и напомнить об них своими бледными рисунками – сравнение мне будет убийственно.
…Вы видите, что отеческая нежность не ослепляет меня насчет “Кавказского пленника”, но, признаюсь, люблю его сам, не зная за что; в нем есть стихи моего сердца. Черкешенка моя мне мила, любовь ее трогает душу…»
