– Мне некогда ждать.
Иоганн положил на конторку золотой дукат. Это была самая крупная монета из всех, что у него имелись. Он получил ее от купца из Эрфурта за благоприятный гороскоп.
У секретаря округлились глаза.
– Вы купите на них две дюжины книг!
– Мне нужны только эти записи. А теперь прошу простить меня.
С листами в руках Иоганн поспешил прочь. Быстрым шагом он пересек площадь и направился к городским воротам.
Фауст был так погружен в свои мысли, что даже не заметил, как сразу после него в библиотеку вошел еще кто-то.
Под конец дня секретарь заработал три золотых дуката. Один достался ему от этого странного доктора Фаустуса, о котором говорили все вокруг, и еще два – от человека, который задал ему пару вопросов и которого секретарь постарался поскорее забыть.
Уже к вечеру он мог лишь сказать, что плащ на том человеке – да и весь его облик – был черен, как сама ночь.
И только глаза его горели каким-то зловещим блеском.
* * *
Карл Вагнер сидел в повозке за шатким столиком и трудился над бородой пирата. Свет едва пробивался сквозь задернутый навес, сальные свечи чадили, так что Карл низко склонился над стеклышком. Он работал самой тонкой кистью, рисунки были очень мелкие, и следовало выверять каждый штрих. Карл вспоминал прославленного живописца из Нюрнберга, Альбрехта Дюрера. Уж он-то мог развернуться на холстах высотой в человеческий рост, тогда как ему, Вагнеру, приходилось выводить пиратские морды величиной с ноготь…
У его ног растянулась Сатана и рычала, стоило ему шевельнуться. Порой у Карла возникало ощущение, что собака стерегла не повозку, а его самого. Если б он попытался выбраться наружу, Сатана, вероятно, разорвала бы его на куски. Карл возненавидел собаку, хоть и понимал, что Фауст любил ее так, как не любил никого из людей. Сатана вновь обнажила зубы, и Карл вымученно улыбнулся.
– Старая дворняга, – произнес он, улыбаясь. – Ты, видно, невзлюбила меня, как и я тебя. Увы, хотим мы того или нет, нам придется как-то уживаться. Так что сделай одолжение, посторонись, или не получишь лакомства.
Он бросил собаке кусок колбасы, чтобы хоть ненадолго смягчить ее нрав. Затем устало потер глаза и потянулся. Снаружи доносился портовый шум – голоса моряков, звон корабельных колоколов, крики чаек, что залетали с моря и как будто насмехались над ним.
Карл рисовал внутри повозки, дабы не привлекать внимание любопытных зевак. Для этих целей он еще в Виттенберге заказал у плотника маленький столик. Бывало, что из-за постоянных расспросов юноша едва мог приступить к работе. Пирата, которого он теперь рисовал, звали Клаусом Штёртебекером. Это был некий головорез, казненный много лет назад, но про него до сих пор ходили жуткие истории. По одной легенде, когда его обезглавили, Штёртебекер прошел мимо одиннадцати своих матросов, пока палач не повалил его наземь.
Карл тяжко вздохнул и продолжил работу. Фауст арендовал в городе зал, и назавтра они собирались продемонстрировать горожанам призрак знаменитого пирата. Оставалось надеяться, что ему удастся к тому времени закончить треклятый рисунок. Полдня Карл потратил на то, чтобы из гадкого пойла и трав приготовить териак. Для этого он поднялся еще на заре и перед представлением набрал на Грасброке мяты, полыни и дикого фенхеля.
Нередко Карл сомневался в сделанном когда-то выборе. Конечно, доктор спас ему жизнь, и он был ему обязан. Кроме того, Фауст считался живой легендой, был известен по всей Германии и даже за ее пределами. Но вот уже почти год они провели бок о бок, и в душе Карла росла тревога. И те странные книги, что хранились в сундуке, лишь подпитывали его страх. Карл изучал их, когда оставался один, хоть и не вполне понимал их содержания. Фауст никогда не рассказывал, чем занимался раньше, до того как пустился в свои странствия. Но что-то подсказывало Карлу: его прошлое таило в себе что-то темное, на нем как будто лежало давнее проклятие. Неужели это та цена, которую ему пришлось заплатить за славу и богатство?
Аккуратными мазками Карл нарисовал пирату Штёртебекеру берет, лихо сдвинутый набок. Взгляд морского разбойника, исполненный злобы, был вместе с тем загадочен. Тот же взгляд был у Фауста, столь же легендарного, как и этот Штёртебекер.
Фауст называл себя шарлатаном, но Вагнер знал, что это не так. Доктор был самым образованным из всех, кого ему доводилось знать, – наделенный острейшим умом и открытый всему новому. Юноша превозносил этого человека, возможно, даже выше, чем готов был признать, – и в то же время многое его пугало: частые припадки гнева, высокомерие, едкие насмешки и крики по ночам…
Особенно крики.
Иногда они делили одну комнату на двоих. И если Карлу не спалось, он слышал, как доктор что-то бормочет во сне и стонет. Нередко Фауст вздыхал и всхлипывал, и всякий раз повторял одни и те же имена.
Маргарита, Мартин, Тонио, Жиль де Ре…
Последнее он произносил особенно часто.
Кроме того, доктор, очевидно, страдал манией преследования, и в последнее время все становилось только хуже. По дороге на север он постоянно озирался или разглядывал птиц, что кружили над ними в небе. Могло даже показаться, что Фауст видел в них шпионов. Впрочем, Карл вынужден был признать, что в эти дни ему и самому бывало не по себе. К примеру, этот черный силуэт с горящими глазами, который он видел из окна в Эрфурте. Потом еще дважды эта фигура привиделась ему у дороги среди деревьев. Карл ничего не говорил об этом доктору, поскольку опасался, что тот станет еще мнительнее.
В университете Вагнер не узнал бы и половины из того, чему обучал его Фауст. В Лейпциге он был всего лишь сыном тщеславного отца, которому никогда не мог угодить. Мать, которую он беззаветно любил, давно умерла. Теперь же, странствуя с доктором Фаустом, Карл возмужал и окреп. И все же он решил, что не останется с ним надолго. Казалось, с течением времени меланхолия, которой был подвержен доктор, охватывала и его. Он проведет с Фаустом эту зиму, но весной покинет его. С письмами или без них… Свой долг он оплатил сполна.
Что-то шевельнулось рядом с навесом, и Карл вскинул голову. Кисть дрогнула в руке, и вместо наводящего ужас меча в руке у пирата оказалась размазанная клякса. Карл выругался про себя. Опять придется начинать сначала! Сатана зарычала из-под скамейки и навострила уши.
– Кто там? – резко спросил Карл. – Доктор в городе, приходите утром.
– А завтра тоже будет представление? – раздался звонкий мужской голос. – Мне бы так хотелось еще раз посмотреть на доктора. И… и на вас.
– Меня?
Что-то в его голосе насторожило Карла. Он бросил Сатане кость, отложенную для похлебки, после чего поднялся и откинул навес. Перед повозкой стоял миловидный юноша лет шестнадцати или семнадцати. Карл видел его и раньше: он не пропустил ни единого представления. Они встретились взглядами, и между ними пробежала искра.
Они всегда узнавали друг друга по глазам.
