– Может быть, другой узник.
– Сэм, я не думаю, чтобы там были другие узники, кроме девчушки, о которой ты рассказывала, – заметил доктор Грин.
– Почему вы так в этом уверены? – Она видела, что Грин пытается что-то ей втолковать, и это ее раздражало. Я ведь не дура, так и рвалось у нее с языка.
– Видишь ли, Сэм, человек, который похитил тебя, остановил на тебе свой выбор.
– Что вы этим хотите сказать?
– Что ты входила в канон желаемого… Другими словами, все мы хорошо знаем, что нам нравится и что для нас лучше. Согласна?
– Да, – ответила она, не зная, к чему клонит доктор.
– Вот, например, мороженое. Какое ты любишь больше всего?
– Сливочное, и еще карамельное, – проговорила она, сама не зная, откуда явилось воспоминание.
– Так вот: если ты любишь больше всего сливочное и карамельное, тебе не придет в голову попросить стаканчик шоколадного или ванильного.
Она кивнула, хотя разговор ей казался на редкость глупым.
– Мало вероятности, что мы выберем вещь, которая нас не устраивает, тебе не кажется? – продолжал Грин. – Поэтому мы, как правило, привержены к одним и тем же предпочтениям, поскольку знаем самих себя. Поведение похитителя нам подсказывает, что его внимание сосредоточено на женщинах. Он забирает девочек, Сэм. – Он уточнил: – Девочек, не мальчиков.
Зачем столько слов?
– Что вы пытаетесь мне сказать?
Грин позволил себе глубоко вздохнуть.
– Что единственным мужчиной в лабиринте был твой похититель, Сэм. И если он – отец твоей дочери, ты не могла не видеть его лица, в этом нет никакой логики.
Зачем Грин напирает на эту историю? Почему упорно стремится причинить ей боль?
– Неправда, – произнесла она, запинаясь. – Все было не так. Непременно должно найтись какое-то другое объяснение. – Но на ум ничего не приходило.
– Сэм, я хочу помочь тебе. – Грин пододвинулся ближе, взял ее за руку. – Очень хочу, – повторил он, заглядывая ей в глаза. – Но если ты откажешься признавать реальность, у меня не получится пробудить твою память и ты никогда не вспомнишь, что стало с твоей дочерью.
Она почувствовала, как к глазам подступают горячие, тяжелые слезы.
– Это неправда, – прошептала она севшим голосом, еле слышно.
– Почему бы нам не попробовать то же, что в прошлый раз? Ты бы могла снова сосредоточиться на какой-то точке в этой комнате и расслабиться, – убеждал ее доктор. – Может быть, твоя дочь еще внизу, Сэм. И ждет тебя… Ждет не дождется, когда мама придет и освободит ее.
Она снова пристально вгляделась в еле заметное влажное пятно на стене, похожее на сердце – бьющееся сердце, сердце ее девочки. Я ее бросила? – спросила она себя. Убежала, а ее оставила, чтобы самой спастись?
– Смелее, Сэм, – подбодрил ее Грин. – Расскажи о том, как он приходит к тебе в лабиринте…
– Темнота, – проговорила она и осеклась.
– Хорошо, Сэм, продолжай…
– Я это называла игрой в темноту…
Неоновые лампы начинают мигать. Она знает, что это значит. Такое уже случалось. И случится снова.
Это сигнал: игра в темноту вот-вот начнется.
Чтобы спастись, нужно прибегнуть к одной процедуре. Со временем Саманта ее довела до совершенства. Это, правда, не всегда срабатывает, только иногда. Во-первых, бесполезно искать укрытие: в лабиринте нет закоулков или тайных уголков, где можно затеряться. Весь фокус в том, чтобы слиться с окружающим. Ничем не отличаться от того, что вокруг тебя. Но чтобы получилось, нужно дождаться последней секунды.
Она выбегает в коридор, мечется туда-сюда. При этом глаз не спускает с неоновых ламп, которые мигают все сильнее. Скоро начнется, уже недолго осталось. Она считает: «Три, два, один…»
Темнота.
Она проскальзывает в какую-то комнату и вжимается в стену. Дышать тяжело, сердце бешено бьется, но нескольких секунд ей хватит, чтобы успокоиться. Дыхание выравнивается, сердцебиение выравнивается. Она стоит не шевелясь.
Ждет.
В лабиринте, по видимости, все спокойно. В ушах стоит один только протяжный свист – голос тишины. Потом она что-то улавливает. Шарканье, скрежет металла. Может, плод воображения, но она знает, что это не так.
Он здесь. Спустился нанести ей визит.
Она не знает, откуда он пришел, откуда приходит каждый раз. Но теперь он здесь, с ней. Раздаются его шаги – неспешные, терпеливые. Он ищет.
Он тоже ничего не видит, в этом и состоит игра. Идет, вытянув руки, ощупывая все, что попадается на пути, – она слышит, как шуршат под его ладонями серые стены, будто какой-то змей подползает все ближе. Но она знает, что монстр жадно вслушивается в каждый звук, каждый шорох, пытаясь определить, где его пленница.
Он недалеко, он все ближе.
Звучат шаги: он подходит к двери комнаты. Не останавливайся, не останавливайся. Вот проходит мимо. Потом все-таки застывает на месте.
Что такое? Почему он не идет дальше?
А он возвращается. Стоит перед открытой дверью, колеблется. Решает, входить ему или нет.
Убирайся. Убирайся прочь.
Он переступает порог. Слышно его дыхание – дыхание монстра. Но она не двигается с места, распластавшись по стене. Не пытается бежать: уже случалось так, что, подойдя вплотную к цели, он по какой-то неясной причине, махнув рукой или передумав, оставлял ее в покое и уходил. Но на этот раз ей не повезет, у нее такое предчувствие. На этот раз удача на стороне противника. Слышно, как он ощупью, осторожно продвигается к ней.
Останавливается, как будто взглядом проницает тьму.
Она знает: сейчас что-то свершится, но не двигается с места. Его лицо совсем близко, в нескольких сантиметрах от ее лица, она чувствует его тепло, запах его дыхания. Сладковатый, но также горький: запах монстра.
Потом ладонь бережно опускается на ее щеку. Это не ласка, говорит она себе и вся застывает – не хочет смиряться, признавать себя побежденной. Ладонь гладит шею, спину, стискивает маленькую грудь. Скользит к животу, оттягивает резинку трусиков. Пальцы роются среди пушка. Замирают, встретив живую плоть. Она не закрывает глаза – не хочет накладывать одну темноту на другую. Хочет смотреть ему в лицо, даже в темноте. Я не жертва, твердит она про себя. Я не твоя. Но тем временем понимает, что надо о чем-то таком подумать, чтобы быть готовой, там, внизу. Потому что в последний раз, когда он брал то, что ему причитается, ей было больно…
– Вы это хотели знать, доктор Грин? Вот так все и происходило! – заключает она с надрывом. – Что, гад, доволен?
