Портрет Банни, набросок, сделанный браконьером, который первым пришел на помощь Саманте Андретти.
Тут что-то произошло. Он услышал чей-то тихий голос. Линда – его Линда – говорила с ним. Передай наследие. Не так-то это легко. Бруно собрал все силы. В отличие от рассудка тело его почти уже умерло. Но он должен это сделать. Разглядел свою правую руку, пальцы, охватившие бумагу, скатанную в комок. Передай наследие, ласково повторила Линда. Начал с указательного пальца, слегка пошевелил им. Только не уходи, мысленно умолял он докторшу. Побудь здесь еще немного. Теперь большой палец – колоссальное усилие, все равно что сдвинуть тяжеленную глыбу. Передай наследие! Он почувствовал, как Линда берет его за руку, помогает разогнуть пальцы. Средний, безымянный, мизинец. Он не знал, происходит ли это наяву или только в его воображении. Голос Линды умолк. Докторша свернула талисман и сунула в карман халата. Нет!
Слабый шорох выскользнувшей из пальцев бумажки.
Докторша остановилась, обернулась. Глянула вниз. Ну же, подойди ближе. И она в самом деле пошла к кровати. Наклонилась, подобрала комок бумаги, выпавший из его руки. Развернула. На лице – сомнение. Несколько раз перевела взгляд с него на листок и обратно. Потом вынула из кармана талисман. Сравнила.
Набросок браконьера с рисунком младшей дочери Формана, который был прикреплен магнитиком к холодильнику Пола Мачински.
Один и тот же персонаж. Кролик с глазами сердечком.
Докторша заколебалась. Вынула что-то вроде карандаша из кармана халата. Нет, это тонкий фонарик. Наклонилась к его лицу. Пальцами приподняла правое веко. Вонзила прямо в зрачок этот ярчайший луч. То же самое – с левым глазом.
Бруно попробовал пошевелить губами, надеясь, что она заметит, несмотря на широкую пластиковую маску.
Она заметила.
После недолгого колебания осторожно приподняла маску, освободив часть лица. Нагнулась еще ниже, приложив ухо к его губам.
Еле дыша, собрав последние силы, Дженко произнес несколько слогов.
Докторша подождала, потом выпрямилась. Поправила кислородную маску, озадаченно глядя на него.
Бруно не был уверен, что ему удалось передать сообщение. Может, он и не сказал ничего, ведь разум выкидывает странные шутки, – правда, галлюцинация, в которой все были голые, ему понравилась.
Потом женщина направилась к двери.
Нет, черт побери, нет…
Но она не вышла, а сняла трубку телефона, висевшего на стене, и набрала номер.
– Да, это я.
Ну же, красавица, передай послание.
– У пациента из палаты триста восемнадцать, кажется, есть кто-то из родных… Он только что назвал мне имя, нужно разыскать этого человека.
37
Июньский день клонился к вечеру, и в воздухе пахло летом.
Они с Полом возвращались с маленького футбольного поля за приходской церковью, вволю наигравшись, потные и настолько счастливые, насколько могут быть счастливы детишки в десять лет. Солнце красным шаром зависло в глубине улицы, а через открытые окна неслись голоса, раздавались взрывы хохота из телепрограмм: жители окрестных домов приступали к ужину.
Пол Мачински был его лучшим другом. Во всяком случае, так решил отец Эдвард. Отвел обоих в сторонку и заявил: «Отныне вы станете друзьями-неразлей-вода». Пол бойкостью не отличался, поэтому просто кивнул, не задавая вопросов. А Робин и сам знал, почему священник свел их вместе. Есть определенный вид мальчишек, таких как они с Полом: названия для него не придумали, но каждому сразу ясно, в чем разница между ними и другими ребятами. С ними редко заговаривали, никогда не приглашали на вечеринки; собираясь поиграть в футбол, последними выбирали в команду; а главное, никто их не называл по имени, только по фамилии.
Салливан и Мачински.
Хулиганы изводили зануд или маменькиных сынков, но не их. Их попросту не существовало.
Отец Эдвард, хорошо знавший, какими жестокими могут быть дети по отношению к себе подобным, позвал их в ризницу. Объявив друзьями, хотел, наверное, избавить их от позора одиночества, которое в беспечную пору детства представляет собой самое постыдное клеймо.
Несмотря на родимое пятно, скрывавшее пол-лица, что, собственно, и являлось причиной его ужасающей застенчивости, Пол не был так уж плох. Конечно, было нелегко выдавить из него хотя бы слово. Робин догадывался, что друг живет с матерью, а отца никогда не знал. Поэтому, чтобы не смущать его, не пытался копнуть глубже. Но люди говорили, будто мать Пола связалась с женатым мужчиной, поэтому родные отказались от нее, выставили за дверь вместе с ублюдком в ее чреве.
Хотя Пол носил фамилию матери и мог со всех точек зрения считаться сыном греха, Робин ему завидовал. У него самого дома дела шли скверно, дня не проходило, чтобы родители не устроили скандал. Оба пристрастились к бутылке и дебоширили напропалую. Как-то раз мать пырнула мужа ножом в живот, пока тот спал. Он выкарабкался, но, выйдя из больницы, тут же проломил ей череп утюгом. Иногда во время домашних разборок доставалось и Робину, но Пол никогда не спрашивал, откуда у приятеля синяки.
Вообще-то, у всех мальчишек в квартале бывали дома неприятности. Но в отличие от них двоих те умели приспосабливаться и отлично чувствовали себя в мире. Будто Господь Бог наделил их чем-то вроде брони, а им с Полом дать ее позабыл.
Должно быть, это сближало их. Но было ли достаточным основанием для дружбы? Робин думал, что нет, что отец Эдвард проявлял излишний оптимизм, надеясь на взаимопомощь и взаимовыручку. Их ничего не связывало, они попросту вместе проводили время, кидая камни в пустые жестянки и гоняясь за бродячими котами.
Но потом кое-что произошло.
Они играли в одной и той же футбольной команде, как обычно запасными. Но на поле случилось что-то вроде чуда: они неожиданно составили грозную пару защитников. С тех пор их положение несколько улучшилось. Вне футбольного поля ребята по-прежнему звали их по фамилии и редко к ним обращались. Но пока длился матч, их уважали.
В тот июньский вечер 1983 года, шагая по улице и обсуждая только что проведенную игру, Робин Салливан и Пол Мачински снова были друг другу практически чужими, поскольку объединяло их только футбольное поле. Обогнув церковь, они наткнулись на сторожа Банни, который выносил мусорное ведро.
– Эй, ребятки, как дела?
Ни один из мальчишек не ответил на приветствие, оба ускорили шаг. В то время Робин считал, что мужик этот совсем чудной. Улыбаясь, он показывал зубы, пожелтевшие от табака, и мальчику казалось, будто он как-то чересчур любезничает с дамами, идущими на мессу. Да и отец Эдвард вел себя с ним отчужденно, словно не доверял ему. Чаще всего сторож молча занимался своими делами. Когда кто-то о нем упоминал, Робин сразу представлял себе Банни в церковной ризнице с метлой в руках. Однажды он проезжал на велосипеде мимо церкви Божьей Благодати и, обернувшись, заметил, как сторож, перестав подметать, пристально глядит на него. В этом взгляде, которым Банни проводил его до самого конца квартала, было что-то, леденящее кровь, так что у Робина даже зашевелились волоски на руках.
