- Тебе, душара, жить надоело?! Ты на кого грабки тянешь, муфлон?! Страх потерял?!
Недавний колхозник призванный в ряды РККА замычал, задергался, но вырваться не сумел. Волей-неволей ему пришлось утвердиться на ногах, и лишь тогда он был освобожден от болевого захвата.
- Первый, – просчитал вслух Волков и снова отправился за водой.
Те из призывников, кто был в состоянии хоть что-то соображать, вздрогнули от таких методов протрезвления. Справедливо рассудив, что фантазия у Всеволода богатая, и придумать какой-нибудь еще более мерзкий способ приведения в чувства для него раз плюнуть, они, охая и постанывая, кое-как встали и даже построились в слабое подобие шеренги. Еще три тела, пребывавшие в сладостном забытьи, сержант Волков поднял с помощью холодной воды и легкого физического внушения. Через десять минут он уже стоял перед краскомом и четко рапортовал:
- Ваше приказание выполнено, товарищ…
Тут он замялся, не имея ни малейшего понятия, какому званию соответствуют знаки различия. Тем более, что отец рассказывал: персональные звания в Красной Армии ввели только в тридцать пятом году. Правда это было в другом мире и в другой истории, но… Однако, армейская смекалка – такая вещь, что никогда не подведет. Выручила она и на этот раз.
- Ваше приказание выполнено, товарищ командир! Команда призывников построена. Старший по команде сер… призывник Волков!
Красный командир не заметил оговорки, похвалил за исполнительность и велел отвести будущих бойцов умываться и обедать. Всеволод удивился: по его мнению, порядки на этом сборном пункте больно уж мягкие. Не успели прибыть, а уже кормят. «Может, здесь и правда о людях заботятся? – подумал он. – Или этот командир один такой заботливый? На всю армию?» Но армейский опыт не дал забивать голову посторонними мыслями, и команда из Тутаева отправилась на прием пищи.
Обед Волкову понравился. Наваристые щи с приличным куском мяса, пшенная каша, обильно сдобренная маслом, к которой полагалась изрядных размеров котлета, сладкий чай и хлеб, выданный без счета. Правда, только ржаной, но и так неплохо! Допив свой стакан, Всеволод огляделся и, прежде чем сообразил, что делает, рявкнул намертво вбитую в подкорку команду:
- Прекратить прием пищи! Встать! Выходи строиться!
Сидевшие парни моментально вскочили и нестройной толпой повалили из столовой. А к Волкову подошел давешний краском. Окинул парня внимательным взглядом, помолчал, а затем спросил:
- Отец в Красной Армии? Или брат?
Всеволод задохнулся. Да, мать твою, что ему отвечать? Правду? И как тогда объяснять все, что вот только что произошло? Соврать? А если проверит по документам, и выяснит, что отец в РККА не служит, а никакого брата и вовсе нет? Во, попал…
- Товарищи, призывника Волкова тут нет? Его срочно к товарищу Киму вызывают!
Волков незаметно перевел дух: посыльный появился исключительно вовремя. Он шагнул вперед:
- Я – Волков.
В ответ последовало короткое «За мной!» и через минуту Всеволод уже сидел перед очень серьезным корейцем со шрамом через все лицо. Петлицы его гимнастерки украшали четыре квадрата[3].
- Аната ва нихонго о ханасимас ка?[4] – внезапно спросил товарищ Ким.
- Хай, сукоси ханасимас.[5] – ответил Волков.
- Сиреи-кан но мейрей о хока но хеиси ни дзёто суру кото ва декимас ка?[6]
Всеволод задумался. Быть военным переводчиком – конечно, хорошо, но, если быть честным, его знаний японского на такое дело не хватит. Никак не хватит. А потому он, тщательно подбирая слова, ответил:
- Ватаси ва соре о тамесита кото ва аримасен. Ватаси ва сейко суру ка доо ка вакаранай…[7]
Кореец подумал, а потом, все еще по-японски спросил: где призывник освоил язык страны Восходящего Солнца. Эту легенду Всеволод вместе с отцом разработали давно и выучили, как «Отче наш», а потому парень рассказал, что языку его во Владивостоке учил японский офицер, который помогал его покойной матери и вообще – был, наверное, коммунистом.
Ким выслушал историю, покивал головой, а потом велел немедленно собрать вещи и следовать за ним. На немой вопрос «Куда?», он, улыбнувшись, ответил:
- Вам очень повезло, товарищ Волков. Вы отправляетесь в первую совместную дивизию, которую сейчас начинают формировать вместе с японскими товарищами. Мы с вами поедем в места вашего детства, – тут Всеволод напрягся, ожидая всего чего угодно. И содрогнулся, услышав продолжение, – На Дальний восток…
Из Ярославля четверо призывников вместе с товарищем Кимом уезжали поездом. Сперва – до Москвы, а там, перейдя с одного вокзала на другой, двинулись на Дальний восток. Впрочем, вот так просто перейти с Ярославского на Казанский повезло далеко не всем: в Москве уже дожидались своей очереди на отправку не одна и не две – девять воинских команд.
Ким не стал задаваться вопросом, где и когда призывник Волков приобрел опыт армейской службы, а просто сообщил начальнику одной из команд, что парня следует поставить старшим, а заодно поручить ему же провести первые уроки японского. Оказавшись пусть временным, но начальником, Всеволод приготовился доказывать свое командирство силой, но, к его удивлению, ничего подобного не потребовалось. Четыре десятка парней совершенно спокойно приняли известие о его назначении, даже наоборот – предлагали помощь. «Однако, – размышлял недавний сержант Волков. – Приходится признать, что в этом времени отношение к службе в армии – принципиально иное. Или это именно в этом мире? Надо будет папане письмецо черкнуть – заодно и спросить…»
Его команда загрузилась в общий вагон и неспешно покатила на восход. И снова Всеволоду оставалось только поржаться происходящему: их кормили в вагоне-ресторане. Правда, не слишком дорогим комплексным обедом, но сопровождавшие их командиры не имели ничего против, если призывник за свои средства заказывал что-то другое. Причем, из цены заказанного блюда вычиталась стоимость того, вместо чего его заказали и что было проплачено по воинскому требованию[8].
Вечерами в вагоне надрывались две тальянки, и призывники дружно пели «Дан приказ ему на запад», «Наш паровоз», «Мы молодая гвардия», «По долинам и по взгорьям» и еще множество разных песен, известных и не очень. Иногда к призывникам присоединялись и командиры, и тогда хор выводил:
Мы не знали устали,
Проходя тайгой,
Согревал нас в ярости
Бешеный огонь
Молодые мускулы окрепли в те года,
Славься, Приамурская вторая, навсегда![9]
Всеволод не удержался и тоже спел «Эх, дороги», а потом, плюнув на последствия, исполнил «Some Say the Devil Is Dead»[10], сопроводив исполнение собственным переводом. Сальные слова, балансировавшие на грани непристойности, привели простодушных призывников образца 1930 года в восторг, и уже в Благовещенске – конечном пункте их маршрута, команда шагала, дружно вопя безбожно перевранные слова этой песенки, вполне сошедшей за маршевую. За что краскомы и взгрели старшего по команде призывника Волкова. Правда, отчитывая, они еле сдерживали улыбки, что не укрылось от внимательного взгляда отставного сержанта, и потому он особенно не переживал.
