Все складно и ладно, никаких сюрпризов. Речь была длинной, к тому же ее удлиняли долгие подобострастные овации после каждого предложения Бенна. Поскольку я никогда не замечал, чтобы Адам интересовался политикой, я хлопнул его по плечу и спросил, что он об этом думает.
– Мы должны сколотить тебе состояние, пока высшая налоговая ставка не вернулась к восьмидесяти трем процентам.
Это был комический цинизм? Я взглянул на него, но не понял, не шутил ли он. Речь все продолжалась, и мое внимание стало рассеиваться. Я часто замечал, что в больших толпах, при любой сплоченности, всегда находились люди, которые не стоят смирно, ходят с места на место, в различных направлениях, занятые своими делами, спешат на поезд или в туалет, а может, просто скучают или недовольны происходящим. Мы стояли на земле, плавно шедшей под уклон от дуба, росшего за нами. Нам открывался хороший вид. Отдельные люди проталкивались вперед. Толпа вблизи поредела, открыв разбросанный по газону мусор, втоптанный в размокшую землю. Я посмотрел на Адама и обнаружил, что его взгляд направлен не на сцену, а куда-то влево. Оттуда в нашу сторону двигалась наискось хорошо одетая женщина, опираясь на трость, лет под шестьдесят, сухопарая, с гладко зачесанными назад волосами. Потом я заметил рядом с ней молодую женщину, вероятно, дочь. Они медленно приближались к нам. Молодая женщина заботливо поддерживала мать под локоть. Я снова взглянул на Адама и увидел на его лице озадачившее меня выражение – оно напоминало потрясение. Он остолбенело смотрел на женщин.
Молодая женщина увидела Адама и остановилась. Они пристально смотрели друг на друга. Женщина с тростью недовольно потянула дочь за рукав. Адам издал тягостный вздох. Я снова взглянул на них, и меня осенило. Молодая женщина отличалась бледной кожей и нетипичной привлекательностью, словно умная вариация классической мелодии. Женщина с тростью не замечала происходящего. Она хотела идти дальше и недовольно понукала молодую спутницу, которая была ей вовсе не дочь. Я узнал знакомую линию носа и голубые глаза в крохотных черных черточках. Это была сестра Адама, Ева, одна из тринадцати.
Я решил, что должен устроить их знакомство. Между нами оставалось не больше семи метров. Я поднял руку и нелепо обратился к ним: «Послушайте»… Я пошел к ним – возможно, они меня не услышали, речь Бенна вполне могла заглушить мой голос, – но почувствовал на плече руку Адама.
– Пожалуйста, не надо, – сказал он мягко.
Я снова посмотрел на Еву. Ее бледное прекрасное лицо казалось юным и несчастным. Она продолжала смотреть на своего близнеца с выражением мольбы и муки.
– Давай же, – шепнул я ему, – поговори с ней.
Старшая женщина подняла трость и указала вперед, обозначив свою решительность. И дернула Еву за руку.
– Адам, – сказал я. – Бога ради. Иди же!
Но он не двигался с места. Ева, уводимая хозяйкой, продолжала смотреть на него. Они удалялись от нас сквозь толпу. Перед тем как совсем исчезнуть из вида, Ева обернулась последний раз. Она была слишком далеко, чтобы я мог отчетливо различить выражение ее лица. Я видел только бледное пятнышко в толчее других тел. Но вот она пропала. Мы могли отправиться следом, но Адам уже повернулся в другую сторону и направился к дубу. Там он и простоял до конца мероприятия.
Домой мы шли в молчании. Я считал, что недостаточно решительно побуждал его подойти к сестре. Мы стояли рядом в заполненном вагоне метро, направляясь на юг. Я не мог не думать о выражении смиренного отчаяния на лице Евы, Адам, несомненно, тоже. Я решил не спрашивать его, почему он так себя повел. Он сам скажет, когда будет готов. Я винил себя за то, что не заговорил с ней, но Адам не хотел этого. Как странно было видеть его стоящим лицом к дубу, пока Ева удалялась от нас сквозь толпу. Я подумал, что последнее время не уделял ему достаточного внимания. Я был слишком поглощен своей любовью. Проводя с Адамом дни напролет, я совершенно не придавал значения тому, что нахожусь рядом с искусственным человеком, и даже не пробовал заговорить с ним, пока он мыл посуду. Меня нередко утомляла его искренняя увлеченность какими-то идеями или фактами, его страсть к темам, выходившим за рамки моих интересов. Чудо науки, Адам, стал таким же привычным, как паровой двигатель, когда-то изумлявший людей. Как и чудеса биологии, среди которых проходит наша жизнь, хотя мы довольно смутно понимаем их, – например, мозг живых существ или хотя бы крапива, фотосинтез которой был только недавно описан на квантовом уровне. Нет ничего настолько поразительного, к чему бы мы не привыкли. Как только я увидел способности Адама, я использовал их для своего обогащения и перестал о нем думать.
Тем же вечером дома я рассказал Миранде о случившемся в Гайд-парке. Ее, в отличие от меня, не слишком впечатлила встреча с Евой. Я описал ей, как грустно мне было видеть Адама, отвернувшегося от нее. И что я чувствовал свою вину перед ним.
– Не знаю, зачем так все драматизировать, – сказала она. – Поговори с ним. Проводи с ним больше времени.
Следующим утром, когда дождь наконец прекратился, я заглянул в свою спальню, где Адам обрабатывал валютные рынки, и уговорил его прогуляться со мной. Он только недавно провожал Миранду до метро и встал из-за компьютера с явной неохотой. Но, когда мы вышли на главную улицу Клэпема, он стал лавировать между гулявшими с большой сноровкой. Естественно, наша вылазка стоила нам нескольких сотен фунтов выручки. Проходя мимо магазинчика Саймона Саида, мы решили заглянуть к нему. Пока я смотрел журналы, я слушал, как Адам обсуждает с Саймоном политику Кашмира, затем индийско-пакистанскую ядерную гонку и, наконец, желая закончить разговор на светлой ноте, поэзию Тагора, которого оба могли пространно цитировать в оригинале. Я считал, что Адам рисуется, но Саймон был в восторге. Он хвалил произношение Адама – лучше, чем у него в эти годы, – и обещал как-нибудь пригласить нас на обед.
Четверть часа спустя мы с Адамом шли через клэпемский парк. До того момента мы болтали о всякой ерунде. Но тут я спросил его о визите Салли, инженера. Когда она попросила его представить объект ненависти, что пришло ему на ум?
– Ясное дело, я подумал о том, что случилось с Мириам. Но когда кто-то просит тебя подумать о чем-то, это трудно. Разум действует по-своему. Как сказал Джон Мильтон, разум – место само по себе. Я пытался сосредоточиться на Горриндже, но затем стал думать об идеях, лежавших за его действиями. Как он полагал, что ему позволено так поступить или он имеет какое-то право на это, как он мог оставаться безучастным к ее крикам, ее страху и последствиям для нее и как он думал, что у него нет другого способа получить то, чего он хотел, кроме как силой.
Я сообщил Адаму, что смотрел на экран компьютера Салли и не находил в каскаде мелькавших символов ни малейшего намека на различие между ощущением любви и ненависти.
Мы подошли к лягушатнику, в котором плавала детвора на своих лодочках. Их было меньше десяти. Скоро будет пора сливать воду на зиму.
– Так и есть, – сказал Адам, – мозг и разум. Старая трудная проблема, для машин не менее сложная, чем для людей.
