Домработница внесла поднос с хересом.
– Не сейчас, спасибо, – сказал Адам.
И помог Кристине принести три деревянных стула, стоявших по углам комнаты, а затем расставить свободным полукругом перед столом.
Когда мы расселись с рюмками в руках, Максфилд обратился к Миранде, кивнув в мою сторону:
– Он любит херес?
Она перевела взгляд на меня, и я сказал:
– Вполне. Спасибо.
На самом деле я совсем не любил херес, и я подумал, что Миранда, возможно, предпочла бы, чтобы я сказал правду. Она принялась задавать отцу обычные вопросы о его болезнях, лекарствах, диете, уклончивом прогнозе врача, новом снотворном. Я слушал это воплощение дочерней заботы словно в гипнозе. В ее голосе звучали чуткость и любовь. В какой-то момент она наклонилась к отцу и убрала тонкие пряди волос с лица. Он отвечал ей как послушный школьник. Когда она касалась какой-то неприятной темы или врачебной несостоятельности и он раздражался, она успокаивала его и гладила по руке. Этот катехизис немощи также вселил спокойствие и в меня, и моя любовь к Миранде расцвела с новой силой. Мы проделали такой долгий путь, и плотный сладкий херес был бальзамом. Пожалуй, мне он все же нравился. Мои глаза закрылись, и мне пришлось сделать усилие, чтобы их открыть. Как раз вовремя, чтобы услышать вопрос Максфилда Блэйка. Он больше не был немощным брюзгой. Он пролаял вопрос точно команду:
– Ну! Какие книги вы читали в последнее время?
Это был худший вопрос, который он мог мне задать. Я читал с экрана – в основном газеты или разные сайты, научные, культурные, политические, и блоги. Прошлым вечером я увлекся журнальной статьей по электронным торгам. У меня не было привычки читать книги. В жизненной кутерьме не находилось времени, чтобы валяться в кресле, перелистывая страницы. Я мог что-нибудь придумать, но в голове было пусто. Последней книгой, что я держал в руках, была одна из монографий Миранды по Хлебным законам. Я только прочитал название на корешке и вернул ей книгу. Я не знал, что сказать, – не потому что забыл, а потому, что мне было нечего помнить. Я даже подумал, что такой ответ Максфилду мог быть верхом остроумия, но мне на помощь пришел Адам:
– Я читал эссе сэра Уильяма Корнуоллиса
[39].
– А, этого, – сказал Максфилд. – Английского Монтеня. Не фонтан.
– Ему не повезло попасть между Монтенем и Шекспиром.
– Плагиатор, я бы так сказал.
Адам мягко продолжил:
– В эпоху пробуждения светской личности на заре нового времени, я бы сказал, он занимает достойное место. Он немного читал по-французски. Должно быть, он знал Монтеня в переводе Флорио, как и в переложении, не дошедшем до нас. А что до Флорио, он знал Бена Джонсона, так что он вполне мог быть знаком с Шекспиром.
– И, – сказал Максфилд, входя в злой азарт, – Шекспир надрал из Монтеня для «Гамлета».
– Я так не думаю. – Мне показалось, что Адам чересчур смело держится с хозяином дома. – Текстуальные свидетельства скудны. Если вас увлекает эта тема, я бы сказал, «Буря» имеет больше шансов. Гонсало.
– А! Милый Гонсало, безнадежный будущий король. «Промышленность, чины я б уничтожил»
[40]. Чего-то там еще. «Здесь не было б ни рабства, ни богатства, ни бедности; я строго б запретил условия наследства и границы» и что-то дальше никто не стал бы.
Адам плавно подхватил:
– «Изгнал бы я металлы и всякий хлеб, и масло, и вино; все в праздности здесь жили б, без заботы».
– А у Монтеня?
– Словами Флорио он говорит, что дикари «не имеют никакой промышленности», а также «никаких чинов», далее «никаких занятий, кроме праздности», и далее «не знают ни вина, ни зерна, ни металла».
– Все люди праздны, – сказал Максфилд. – Вот чего нам хочется. Этот Билл Шекспир был чертов вор.
– Лучший из воров, – сказал Адам.
– Вы шекспировед.
Адам кивнул.
– Вы спросили меня, что я читаю.
На Максфилда внезапно нашло искрометное веселье. Он повернулся к дочери и сказал:
– Он мне нравится. Годится!
Я почувствовал гордость собственника за Адама, но еще сильнее было чувство того, что я, в отличие от него, видимо, не гожусь.
Снова возникла Кристина и сказала, что накрыла стол в столовой.
Максфилд сказал:
– Идите, возьмите тарелки и возвращайтесь. Я себе шею сверну, если вылезу из этого кресла. Я не ем.
Он отмахнулся от возражений Миранды. Когда мы с ней выходили из комнаты, Адам сказал, что он также не голоден.
Мы вошли в мрачную столовую за соседней дверью – дубовые панели, картины маслом с бледными серьезными мужами в кружевных воротниках – и оказались одни.
– Я не произвел на него впечатления, – сказал я.
– Ерунда. Он тебя обожает. Просто вам нужно побыть немного вдвоем.
Мы вернулись с мясной нарезкой и салатом и уселись, держа тарелки на коленях. Кристина налила выбранного мной вина. Маскфилд уже держал в руке пустой бокал. Это был его ланч. Мне не нравилось пить в это время дня, но, когда домработница вошла с подносом, я поймал на себе его внимательный взгляд и решил, что отказ некстати. Прерванный разговор продолжился. Но у меня по-прежнему не было точки доступа.
– Я говорю то, что он сказал. – Тон Максфилда был близок к недовольству. – Это известное стихотворение с явным сексуальным смыслом, и никто его не замечает. Она лежит на кровати, она принимает его и готова, он отстраняется, и вот он уже на ней…
– Папа!
– Но у него осечка. Пшик. Как там написано? «Быстроглазая любовь, увидев мою робость перед ее вратами, приблизилась ко мне и ласково спросила, чего мне не хватает».
– Хорошая попытка, сэр, – сказал Адам, улыбаясь. – Если бы это был Донн, тогда, пожалуй, с некоторой натяжкой. Но это Герберт. Разговор с Богом, который есть то же, что и любовь.
– А как насчет «отведай моей плоти»?
Адам улыбнулся еще шире.
– Герберт бы глубоко оскорбился. Я согласен, стихотворение чувственное. Любовь – это пир. Бог щедр, сладостен и милостив. Возможно, если не считать павликиан. В итоге поэт уступает соблазну. Он с радостью принимает приглашение на празднество божьей любви. «И вот я сел и ел».
Максфилд взбил свои подушки и сказал Миранде:
– Он стоит на своем!
Затем он повернулся ко мне:
– А Чарли? На чем стоишь ты?
– На электронике.
