Чем стала для меня покупка Адама – удачей или ошибкой? Я не знал, что думать. Просыпаясь по утрам рядом с Мирандой – у нее или у себя, – я представлял себе в темноте стрелу крана, вроде железнодорожного, которая поднимает Адама и возвращает обратно в магазин, а я получаю назад деньги. Но при свете дня этот вопрос обретал новые грани и казался уже не таким однозначным. Я не говорил Миранде, что Адам в чем-то ее подозревал, и не говорил Адаму, что к его личностным установкам приложит руку Миранда – тем самым я рассчитывал поквитаться с ним. Я, конечно, отмахнулся от его предостережения, однако его разум, если это можно было назвать разумом, меня поражал. Адам вел себя как тактичный телохранитель, умел самостоятельно надевать носки и представлял собой чудо техники. За него были заплачены большие деньги, и мальчик из «Монтажного клуба», который все еще жил во мне, не мог с ним расстаться.
Сидя за старым компьютером в спальне, вне поля зрения Адама, я выставлял свои личностные предпочтения. Я решил, что если давать ответ на каждый второй вопрос, это обеспечит достаточно произвольное слияние наших с Мирандой личностей – этакий домашний генетический пасьянс. Теперь у меня имелся новый метод и партнерша, и я с удовольствием отдавался процессу, начав ощущать в нем эротическую окраску, словно мы с Мирандой делали ребенка! Ее участие предохраняло меня от самокопирования. Генетическая метафора была очень кстати. Переходя от одного идиотского утверждения к другому, я так или иначе запечатлевал себя. Будет ли Миранда действовать подобным образом или по-другому, мы в любом случае создадим нечто новое, отдельную личность.
Я не собирался продавать Адама, но меня терзали его слова о «злонамеренной лгунье». Изучая руководство, я прочитал об «аварийной кнопке». Где-то на задней стороне шеи, под линией волос, имелась родинка. Если удерживать на ней палец около трех секунд, а потом надавить, Адам отключится. При этом он ничего не потеряет – ни настройки, ни память, ни навыки. В первый вечер мне не хотелось касаться шеи Адама или чего бы то ни было, и я подождал до следующего дня после успешного обеда с Мирандой. Весь день я провел за компьютером, потеряв сто одиннадцать фунтов стерлингов. После чего направился на кухню, где в раковине лежала груда кружек, тарелок и прочей посуды. Я мог бы велеть Адаму вымыть все для демонстрации своих способностей, но в тот день я пребывал в необычайно приподнятом настроении. Все, что касалось Миранды, приводило меня в восторг, даже то, что ближе к утру ей приснился кошмар. Тарелка, с которой она ела, счастливая вилка, столько раз побывавшая у нее во рту, след ее поцелуя на краю бокала – все это было только моим, только я мог брать это и мыть. Чем я и занялся.
Позади меня на прежнем месте за столом сидел Адам и глядел в окно. Я вымыл всю посуду и подошел к нему, вытирая руки полотенцем. Невзирая на мое солнечное расположение духа, я не мог простить ему нанесенной мне обиды. Я больше не хотел ничего от него слышать. Все-таки были разумные границы приличий, которые ему следовало усвоить, – едва ли это составит проблему для его нейронных сетей. Его эвристические изъяны подкрепляли мое намерение. Он сможет вернуться в нашу жизнь, когда я узнаю больше и когда Миранда над ним поработает.
Я дружески сообщил:
– Адам, я отключу тебя на какое-то время.
Его голова повернулась ко мне, застыла, наклонилась, затем наклонилась в другую сторону. Видимо, кто-то из разработчиков решил, что именно так должна проявляться работа сознания. Это начинало меня раздражать.
– При всем уважении, – сказал он, – я думаю, что это плохая идея.
– Я так решил.
– Я увлекся размышлениями. Я думал о религии и жизни после смерти.
– Не сейчас.
– Мне открылось, что те, кто верит в посмертную жизнь, должны…
– Ну, хватит. Сиди смирно.
Я потянулся к его плечу, подумав, что он запросто может сломать мне руку. И почувствовал на коже его теплое дыхание. В руководстве пользователя приводился Первый закон роботехники Айзека Азимова, напечатанный жирным шрифтом: «Робот не может причинить вред человеку или допустить своим бездействием, чтобы человеку был причинен вред».
Я никак не мог найти на ощупь то, что искал. Зашел за спину Адаму и тогда увидел родинку – точь-в-точь как в руководстве. И приложил к ней палец.
– Мы не могли бы сперва поговорить об этом?
– Нет.
Я надавил, и он обмяк, издав едва слышимый выдох. Его глаза остались открытыми. Я сходил за одеялом и набросил его на Адама.
В последующие дни меня занимали два вопроса: 1) любит ли меня Миранда? и 2) потопят ли крылатые ракеты «Экзосет» французского производства британские корабли, когда те достигнут радиуса действия аргентинских истребителей? Когда я погружался в сон или утром, сразу после пробуждения, в мареве между сном и явью, эти два вопроса сливались в один, и крылатые ракеты становились стрелами Амура.
В Миранде меня обезоруживала и поражала та легкость, с которой она шла на что-то новое, то, как она принимала происходящее. В тот вечер она пришла ко мне на ужин, и после двух часов приятного общения за едой и вином мы занялись любовью, оставив Адама за закрытой дверью. Потом говорили до глубокой ночи. С такой же легкостью она могла бы поцеловать меня в щеку после еды, вернуться к себе, лечь в постель и читать книгу по истории. Для меня случившееся стало поворотной точкой в жизни, чудесным, умопомрачительным исполнением моих надежд, для нее же – вполне естественным удовольствием, приятным десертом после кофе. Вроде шоколада. Или хорошей граппы. Ни моя нагота, ни нежность не вызвали в ней того отклика, какой вызвали во мне ее восхитительная нагота и сладчайшая близость. Притом что я был в приличной форме – мускулистым и с густой темной шевелюрой – и (как кое-кто отмечал в прошлом) щедрым и изобретательным. Я умело вел постельную беседу. А она как будто совсем не замечала, как хорошо мы ладим, как какая-нибудь тема, настроение или остроумная, безобидная шутка плавно перетекают в следующую. Самоуважение склоняло меня к мысли, что у нее так, вероятно, бывало со всеми. На следующий день у меня даже возникло подозрение, что наша первая ночь вряд ли отложилась у нее в памяти.
Но я не мог пожаловаться, когда и следующий вечер прошел по той же схеме, – только теперь она пригласила меня к себе на обед, и мы легли в ее постель, а третью ночь мы опять провели у меня, и так далее. При всей нашей безрассудной физической близости я не стал говорить о своих чувствах, чтобы ей не пришлось признаться в отсутствии таковых. Я предпочитал подождать, позволив отношениям развиваться своим чередом, дать ей почувствовать себя свободной, пока в какой-то момент она не поймет, что сама не заметила, как полюбила меня и назад пути уже нет.
Это ожидание было приправлено гордыней. Которая через неделю сменилась тревожностью. Сперва я был рад тому, что отключил Адама. Но потом стал подумывать о том, чтобы включить и расспросить о предостережении, о его основаниях и источниках. Однако я не мог позволить какой-то машине взять надо мной подобную власть, а это непременно случилось бы, доверься я ему в интимнейшей из сфер, сделав своим советчиком и оракулом. У меня была гордость, и я верил, что Миранда не способна на злонамеренную ложь.