– Я должна обратиться ко всему миру, и для этого мне требуется ваш микрофон.
– Хм. И когда?
– Ну, пусть будет часа через три. Ровно в два по местному времени. Вы успеете созвать всех членов ассамблеи? Думаю, было бы лучше выступить перед полным залом. С учетом всех обстоятельств.
– Так. Часа через три. Милая моя, даже я не смогу созвать чрезвычайное заседание ассамблеи всего за три часа.
– Но вы хотя бы попробуете? Если не выйдет, придется мне до завтра тут висеть.
– Так вы просто летите себе, а завтра прилетайте опять.
Саманта рассмеялась.
– Госпожа Генеральный секретарь, весь мир следит за нами именно сейчас. У вас есть шанс ступить туда, куда остальные пока не готовы рискнуть. У вас. А не у лидера одного из государств. В ближайшем будущем именно это обстоятельство сделается весьма, весьма существенным.
– С вами на корабле инопланетяне?
– Не то чтобы. С ними вы в ближайшее время вряд ли познакомитесь. Протоколом не предусмотрено. Послушайте, у меня такое чувство, что вы там сейчас сидите и надо мной насмехаетесь. Знаете что? Выведите-ка на экран прямую трансляцию, на которой виден мой корабль.
– Она и так на экране, – ответила Аделе, глубоко затянувшись.
– Я вам сейчас помашу – и нет, не ручкой, как вы могли бы подумать.
Космический корабль на экране перед Аделе покачал крыльями.
В приемной за дверью поднялась жуткая суматоха, на всех экранах, что были перед ней, репортеры что-то исступленно орали в микрофоны. Из города, со стороны собравшейся внизу толпы, донеслось что-то вроде глухого рева.
Аделе торопливо затянулась еще раз, затушила окурок о подоконник – не особо удивившись, когда ветер тут же унес его прочь, – и сказала в трубку:
– Через три часа. Что еще вам потребуется, мадам Август?
Глава 26
Если хорошенько подумать, то наука – наилучший способ объяснить почти все, что нас окружает. Она прекрасно работает в масштабах всего человечества и являет в этом смысле ярчайший контраст всевозможным верованиям, по самой своей природе отвергающим необходимость что-либо доказывать. И я буду последней, кому пришло бы в голову нападать на тех, кто призывает всех остальных пользоваться способностью мыслить рационально, защищая тем самым ценность науки и ее необходимость. Но однако я первой начну задавать вопросы, когда услышу про цельность и неизменность науки, поскольку «науки» как таковой не существует. Разумеется, наука представляет собой метод, определенный способ мышления, но в первую очередь наука есть то, что делают ученые, а ученые, увы, тоже люди. И они столь же способны ошибаться, вести себя иррационально и пристрастно, стремиться к стяжательству – короче говоря, они ничуть не безупречней всех остальных. Иными словами, вы можете защищать науку как метод, на здоровье. Однако не нужно путать ее с наукой, выбранной живыми людьми в качестве профессии. Поскольку это не одно и то же. И поэтому, когда некто в белом лабораторном халате объявит «можете мне поверить, я ученый», не торопитесь сразу принимать это за чистую монету, а лучше скажите «прекрасно, в таком случае покажите мне ваши доказательства, а главное – объясните, как вы к ним пришли».
Саманта Август
– Это мое воздушное пространство! Пусть уже хоть кто-то что-нибудь сделает!
– Прошу прощения, господин президент, – ответил командующий ВВС генерал, нервно взглянув на остальных за столом: главу Внутренней безопасности Дэниела Престера, старину Эстерхольма из ЦРУ, деятеля из АНБ, которого он никогда терпеть не мог, и Бена Меллика, который, казалось, изо всех сил пытается не улыбнуться. Генерал прокашлялся и попробовал еще раз: – У нас нет возможности его перехватить. На расстоянии около километра женский голос передает всем самолетам команду прекратить сближение, а если мы посылаем дроны ближе, то теряем над ними контроль, после чего их отшвыривают обратно. Сообщают, что вокруг корабля – силовое поле.
– Как в кино? Пусть тогда кто-нибудь, черт побери, запустит вирус инопланетянам в компьютер. Отключите их уже!
– Сэр, – подался вперед Бен Меллик, – мы не контролируем ситуацию. Только и всего. Да, в наше воздушное пространство вторглись. Да, корабль представляет собой точную копию «Хищной птицы» и, соответственно, несет оружие или, во всяком случае, нечто похожее на оружие.
– Он крыльями покачал, – сообщил аэнбэшник. – Что это, спрашивается, должно значить?
– Обычно – знак дружественного приветствия, – ответил ему генерал.
– Связаться с ними пытался хоть кто-нибудь? – вопросил Рэйн Кент, яростно вглядываясь в каждого по очереди. Лицо его было неестественно красным.
– На всех частотах, – ответил Бен. – Ответа никакого.
– А женский голос в наушниках пилотов?
– Просто требование не приближаться, – пояснил генерал.
– Акцент? – спросил аэнбэшник. – Русский? Китайский?
– Нет. Если меня спросят, то наш, среднезападный.
– Определенно среднезападный, – добавил Кеннет Эстерхольм. – Мы проанализировали записи, сравнили модуляции. Если быть точным, имеется легкий оттенок канадского.
– Опять эти канадцы!
– Однако сообщение одно и то же, так что это предположительно запись. Мы в общем склонны думать, что акцент добавлен намеренно, чтобы мы не переживали.
Президент шарахнул по столу кулаком.
– Не переживали? Я что, похож на человека, который не переживает? Если он взорвет здание ООН, нас же и обвинят. Черт побери, да нам полсотни стран войну объявят!
– Сэр, – заметил Эстерхольм, – никакого смысла в этом объявлении не будет.
– Это пока они не потребуют выплат по долгам, – глухо прорычал Кент. Помолчал, обвел взглядом присутствующих. – Все рассыпается на части. Я увольняю одного пресс-секретаря за другим, а разницы никакой. Сколько репортеров явилось на мое последнее президентское заявление? Трое. Из них двоим я лично приказал быть. На мои твиты вообще никто не реагирует – всем стало наплевать. – Он еще раз обвел всех взглядом. – Меня бы вот кто уволил. Меня это так достало, до того все достало…
– Сэр, – решился на реплику Бен Меллик, который в последнее время несколько осмелел, – нынешний год останется в памяти как самый важный год за всю историю человечества. И наши имена – во всяком случае, имена собравшихся в этой комнате – также останутся в памяти, а все, что мы говорим и делаем, будет изучать не одно поколение.
– Говорим и делаем? – На лице Рэйна Кента было написано явное недоверие. – Так инопланетяне нас не слушают! Они нас игнорируют! Всех мировых лидеров до единого! И НАСА! Где они, наши черные вертолеты, снующие туда-сюда? Где люди в темных очках с чемоданчиками? Парни в защитных костюмах? Прожектора, военные лагеря, блокпосты на каждом углу? Где наше кино? Я хочу наше кино, черт бы его побрал!
