– То, что мы, человечество, также сделаемся участниками Вмешательства, было вовсе не предопределено, – продолжала Саманта Август. – Основной целью инопланетян была сама планета, ее биота. Вмешательство должно было восстановить здоровье нашего мира. Мы же этому здоровью вредили, и, хуже того, мы, казалось, двигались по саморазрушительной спирали, и все изобретенные нами институты сделались теперь лишь шестеренками в машине производимых нами разрушений. – Она умолкла, казалось, что в неуверенности, потом все же покачала головой и сказала: – Но нас пощадили. Пока что.
– Вот черт, – прошептала Вивиана.
– В последнее время, – сказала Саманта Август, – характер всех бесед с моим, скажем так, ментором свелся к тому, что я защищала человечество, несмотря на все аргументы против, предоставляемые происходящим на Земле. Инопланетяне не впервые проводят Вмешательства. Можно сказать, руку набили. Но каждая разумная раса стоит на определенной ступени разумности. И я боюсь, что мы свой экзамен чуть было не провалили. Когда-то и кто-то решил, что чем меньше люди знают, тем лучше. Аргументация никогда не менялась: если рассказать гражданам лишнего, они впадут в панику, начнут бунтовать, устроят анархию. Если рассказать лишнего, цивилизация рухнет. Мне кажется, если кому-то в данном случае и недостает веры, так это не инопланетянам, а исключительно нам – друг в друга.
Где-то за спиной у оператора прозвучал приглушенный выкрик, и Саманта Август подняла руку.
– Да, такого вопроса я ожидала. Хорошо, давайте тогда об этом. Я постараюсь объяснить все предельно ясно. В нашей Галактике нет ни одной цивилизации смертных – ни одной, сколь бы могучими и высокоразвитыми они ни были, – которая могла бы дать однозначный ответ о существовании или несуществовании Бога. Верования многих очень похожи на наши. И чаще всего основываются на том обстоятельстве, что для появления жизни где бы то ни было требуется слишком уж много совпадений. Во всех случаях, когда где-то обнаруживается жизнь – на планетах, их спутниках, под слоем льда на замерзших мирах, в ядрах астероидов и комет, в атмосферах газовых гигантов, – для того чтобы считать это делом случая, требуется слишком уж много факторов.
– Так вот, когда речь о ваших личных отношениях с Богом, выбор в данном вопросе совершенно законен и всегда останется таковым. Но любая религия, призывающая причинять вред не верующим в нее, переступает черту. Вера – универсальное свойство разумных существ. Она не враг ни науке, ни прогрессу, ни развитию. Но также и не основание для разобщенности. Это нам с вами еще предстоит уяснить.
– Аллилуйя, – негромко пробормотал Саймон Венсворт. – Вернемся к вопросу насчет того, чтобы нас уничтожить.
Словно услышав Саймона, Саманта сказала:
– Итак, висит ли у нас над головой дамоклов меч? Честно говоря, не знаю. Знаю, что мой ментор разочарован нашими причудами. Я пыталась ему объяснить, что недовольство всевозможной хренью для нас вполне характерно, и, быть может, является одним из определяющих свойств нашей расы. Неудовлетворенность у нас в крови. Посели нас в раю, и мы станем жаловаться – тени слишком много, или слишком мало, фрукты переспелые, спина чешется, или просто решим, что морда ближнего нашего нам не нравится. Тем не менее, – она подалась чуть вперед, – раз за разом, когда наступает действительная, настоящая задница, мы делаемся выше всего этого.
Каспер услышал, как женщина рядом с ним негромко вздохнула. И в этот самый миг влюбился в нее окончательно.
Руфь Мойен сидела в своей маленькой квартирке, новой – она сняла ее совсем неподалеку от Старого Города. Она смотрела, она слушала, и из глаз ее сплошным потоком лились слезы. Она даже не понимала, почему плачет. Не понимала, отчего сжимается сердце, откуда одна за другой накатывают горестные волны.
Река печали у нее внутри оказалась огромной. Она чувствовала, как сознание скользит над ее поверхностью, как его раз за разом захватывают водовороты и начинают швырять, словно кусок пробки. Да и ее ли это печаль? Только лишь ее собственная, ничья более?
Или все-таки нечто большее, текущее по жилам всего ее народа? Касаясь поверхности горя, она ощущала, сколь оно древнее, чувствовала источник – и бил он не сквозь толщу каменных плит, но из глубин прошлого.
Наследство печали было тяжким, а она по неосторожности уселась смотреть выступление одна. Ей не у кого искать поддержки, понимания. Ей так нужен друг, здесь и сейчас, такой, кто мог бы взглянуть ей прямо в глаза и сказать: «Все в порядке, Руфь, да, это печаль, но взгляни на нее с другой стороны, и ты увидишь безграничную радость».
Ей так хотелось в это верить.
Она не могла оторвать глаз от женского лица на экране, хотя и не знала, почему. Эта Саманта Август была просто безжалостной в своей честности.
– …мы – агрессивная раса. В этом нет никаких сомнений. Но агрессия – сложное поведение. И служит одновременно нескольким целям. Может являться как наградой, так и наказанием. Мы признаем важность конкуренции, но хотела бы заметить, что у нас и так нет недостатка в соперниках – таких, как сложности самого бытия, как необходимость найти свое собственное место – в семье, в общине, в своей культуре. И даже то, что мы смертны. Однако мы слишком долго рассматривали конкуренцию исключительно как соперничество с такими же людьми, что и мы сами. И построили на этом всю экономическую систему. Создали основанные на конкуренции социальные иерархии. Проблема здесь в том, что на одного победителя приходится тысяча проигравших. Система конкуренции наносит ущерб нам же самим, но мы столь долго жили, веря в выигрыши и проигрыши, что иной жизни попросту не знаем. Подобная жизнь нас губит.
Руфь чувствовала, как эти слова проникают прямо в нее. Видела, как они тонут в реке горя. Давние преступления. В основе ее жизни лежали давние преступления. Как и жизни ее родителей, всех ее предков – с самого начала.
Но, быть может, того, чтобы просто над этим горевать, просто отдаться на волю волн истории – недостаточно? Быть может, слова этой женщины означают вот что: нам пора поступать лучше, сделаться лучше, взять печаль и сделать из нее нечто новое?
В дверь постучали.
Руфь вздрогнула, вытерла мокрые щеки. И решила не отвечать на стук, лежать на диване не шевелясь и затаив дыхание, пока стучавший, кто бы это ни был, не уйдет.
Стук повторился. Руфь с негромким стоном поднялась на ноги. На мгновение закружилась голова, но она нашла силы выпрямиться.
Год назад она бы перепугалась. Кто-то проник сквозь запертые ворота, если только стучавший не живет в том же квартале. Но это в любом случае чужой. А ее научили не доверять чужакам.
Сейчас же она подошла к двери – обнаружив, что та не заперта, – и открыла ее.
Не сразу узнав стоящего на пороге юношу. Но потом вдруг вспомнила. Официант-палестинец из кафе. Он стоял перед ней и казался десятилетним мальчуганом, хотя и был как минимум вдвое старше. Полные слез глаза, мокрое лицо.
Она обнаружила, что рука ее движется словно по собственной воле – и берет его ладонь в свою. Она попятилась обратно в комнату, увлекая его за собой.
