– Если только не считать коллапса мировой экономики, – пробормотал Джек.
– Новой валютой станет знание, – сказал Саймон. – То, что мы обнаружим на Фобосе. И на Марсе.
– Согласно показаниям радаров, Фобос внутри пустой, – заметил Джек. – Его орбита постепенно теряла высоту, а после столкновения с Деймосом должна была понизиться еще. Однако поганец вместо того стал вдруг подниматься выше. Впрочем, мы можем с приемлемой точностью рассчитать, где он будет к нашему прибытию. Но Деймос его, вероятно, повредил. Я исхожу из напрашивающегося предположения, что это – искусственный спутник.
– Использовавшийся Серыми, – уточнила Мэри.
– Но необязательно ими построенный.
– Вот это нам и предстоит выяснить, – сказал Саймон. – Мэри, сообщи инвесторам. Мы отправляемся в пилотируемый полет к Марсу, а дивидендами станет знание.
– И каким образом они сумеют монетизировать это знание, Саймон?
– А хрен его знает! – рассмеялся Саймон.
– В моих действиях я всегда исходил из глубокой убежденности в том, что дестабилизация других государств – любыми возможными способами – есть акт законной самообороны. Ослабленный противник не представляет угрозы. Ослабленный противник вынужден решать внутренние проблемы и не представляет угрозы внешней. Если только не назначит своим проблемам зарубежного виновника. Мусульман, Иран, китайцев…
Президент России умолк, его последние слова оказались еле слышны.
Они находились в центральном комплексе Байконура, неподалеку от возведенного инопланетянами учебного центра. Двери его еще не открылись, но вокруг уже вырос целый город. Чеченцы, грузины, монголы, армяне. Границы больше ничего не значили.
Анатолий Петров покосился на застывшее изображение Саманты Август. Мельников остановил трансляцию, когда она стала отвечать на вопросы, во время самой речи у него, похоже, не поднялась рука. Петров все еще не отошел от шока, в который его ввергло понимание того, что завоевать поддержку всей планеты можно было просто словами.
Константин Мельников тем временем снова завел свои речи – словно диктующий мемуары старец, раздраженный тем, сколь ничтожны оказались причины для того, чем он занимался всю свою жизнь.
– Его полная зависимость от нас с финансовой точки зрения делала ситуацию еще аппетитней. Однако шантаж больше не работает. Деловые интересы отныне не более чем бумажные тигры. А все ненужное, чем ты владеешь, лишь отягощает.
Последняя фраза заставила космонавта вздрогнуть. Он пусть и не сразу, но осознал, что для зарождающейся эры просвещения – иное название ему в голову не пришло – понимание это будет словно ножом по сердцу. Родовые схватки трудны, болезненны, иногда грязны. И кому, как не русским, все понимать о мертвых. Их земля, их страна знала столько смертей, что не по силам подсчитать никому. Мертвые властны даже над столь великими людьми, как Константин Мельников. Когда рождается что-то новое, это происходит потому, что мертвые подталкивают его сзади. Или снизу. Вырвавшись на свет из влажной холодной земли, будущее обречено встретить его громким плачем по тому, что утратило.
Кроме них в комнате никого не было. Президент отослал всех техников, адъютантов и телохранителей. Похоже, у Мельникова был теперь новый любимец – отставной космонавт и советник по науке.
– Я не привык предаваться раскаянию, – говорил президент. – В результате игр, в которые я играл с гражданами других государств, с их лидерами, с их до смешного уязвимыми избирательными системами, умирали люди. И еще – в результате того, что я продавал другим государствам оружие. Люди умирали и продолжали умирать, но мы не останавливались, словно все это было нормально, ожидаемо, необходимой составной частью расчетов. Миллион несчастных беженцев, страдающих от голода и холода в пограничных лагерях. Стертые в пыль древние города. – Он вздохнул. – Самое ценное, что у нас есть, запятнано нашим собственным безразличием. – Он поднял на Петрова взгляд, вопросительно задрал бровь. – Понимаю, что мои слова вас озадачили. Это не важно. Я рассуждаю сейчас о нашей человеческой способности закрывать глаза на истинную цену того, что мы совершаем ради собственных желаний.
– Мир был таким, каким он был, – выговорил Анатолий Петров.
– Да, именно так. А сейчас?
– Не знаю, господин президент. Мы стоим перед открытой дверью. Что мешает нам в нее войти?
– Хороший вопрос, друг мой. Что мешает нам войти? И мешает ли?
Саманта Август на телеэкране замерла в застывшем жесте. Словно остановилось само время. Но это, разумеется, было лишь иллюзией, которую даровала им электроника. Там, за остановившимся изображением, женщина продолжила говорить, дала ответ на заданный ей вопрос. И была уже в будущем, в ином мире – в том, к которому Мельников, похоже, не был готов вернуться.
Мемуары – вещь не самая приятная. Желание их написать часто происходит из внезапного ощущения: дни делаются короче, их остается все меньше, что-то кончается. Мемуары – это скорее акт отчаяния, и не важно, сколь ясным взглядом их автор видит собственное прошлое, сколь честна, сколь безжалостна к себе его исповедь.
Для Петрова мемуары всегда были голосом мертвых.
В ярком свете флуоресцентных ламп лицо Константина Мельникова походило на череп.
Президент снова заговорил. Петров вздрогнул и отвел от него взгляд. Похоже, мертвец еще не выговорился.
Лю Чжоу не мог понять, смеется Председатель Синь Пан или плачет. На ресницах старика были слезы, они струились по щекам, и однако лицо его выглядело моложе, чем еще вчера. В глазах сверкали искры, казалось, он не в силах сдержать улыбки.
Быть может, это безумие. Быть может, истерика. Властные структуры рухнули или, во всяком случае, должны рухнуть, однако жизнь людей не изменилась. Они все так же ездят на работу, выполняют свои обязанности, вечерами сидят в Интернете, а по выходным отправляются отдохнуть. И, несмотря на все это, Китай балансировал сейчас на грани, по обе стороны которой был лишь распад государства.
Но, с другой стороны, не было ли оно всегда именно так? Никакой армии не хватит, чтобы подавить по-настоящему массовое восстание. Невозможно построить достаточно тюрем для всех мужчин и женщин, кто решит освободить свое сознание от оков, думать и поступать так, как подсказывает сердце. Когда насилию настал конец, началось брожение умов, снова возникли диссиденты – бесстрашные и уверенные в себе, как никогда.
Все живое должно знать свои пределы, к людям это тоже относится. Людям следует смирять себя перед лицом общественной необходимости, поскольку без сотрудничества, без взаимной поддержки, без единой веры в цену и ценность поступков неизбежно наступает анархия.
Однако инопланетяне лишили анархию зубов, так что присущая столь многим тайная страсть увидеть все вокруг разрушенным до основания сделалась не более чем безвредной причудой. Ничем иным. Но перемены в обществе анархией не исчерпывались. Человек, сидящий сейчас напротив Лю Чжоу, впитал уроки всех предшествовавших ему лидеров. Ужас перед хаосом, отчаянное желание растоптать любой цветок, распустившийся на зеленом поле Китая, въелись Синь Пану в плоть и кровь.
