– Не знаю, – ответил Хэмиш, но на лице его нарисовалось беспокойство.
– А сколько найдется желающих расправиться с посланником?
– Эмили, – укоризненно сказал Рональд. – Будет тебе. И потом, не забывай – насилие невозможно.
– Знаю, – отрезала она. – Но дурных чувств и… нападок это не остановит. Понимаешь, инопланетяне не предстали перед нами во плоти, чтобы было кого ненавидеть, проклинать, в кого плевать. Вместо них у нас Саманта Август. Да ведь теперь ее чучела сжигать начнут! Знаю, что это звучит ужасно, но нам нужно быть ко всему готовыми. Кое для кого Саманта теперь сделается самой ненавистной женщиной в мире.
– Но она нас предупредила, – сказал Хэмиш. – Мы под условным приговором. Под наблюдением – наше поведение, наша реакция. Или мы объединимся, или нам конец. Сказано было предельно ясно.
– И все же это все очень абстрактно, – ответила Эмили. – Волна эмоций способна унести прочь все остальное.
– И однако мы учимся, – возразил Хэмиш. – Разве не в этом заключается суть ненасилия? В том, чтобы приглушить наш гнев, поскольку выхода у него все равно нет. Наша ненависть, наша естественная склонность к агрессии притупилась, сдулась, или как вы это еще предпочтете назвать. Эмили, разве мы не живем без насилия уже два месяца? Разве это не изменило нас? Наши наклонности? Наши привычки? Эмоции не могут пылать бесконечно, если гореть нечему. Они начнут остывать. Быть может, даже прогорят до конца, оставив лишь золу.
– В Интернете об этом много, – согласился Рональд. – Люди чувствуют внутри… пустоту. Или даже, когда гнев наконец кончается, ощущают некое освобождение.
Хэмиш кивнул.
– И даже более того. Эмпатия на подъеме. Я склонен полагать, что причиной тому исчезновение страха, той его личной разновидности, что порождает нетерпимость и ненависть к тем, кто от тебя отличается – цветом кожи, религией или политическими наклонностями.
– Что касается политической составляющей, – покачала головой Эмили, – то она вообще лишилась смысла. Левые, правые, коммунисты, фашисты, либертарии, рэндианцы. Капитализм, индивидуализм, коллективизм. Все варианты вдруг в одночасье устарели. Объяви о своей приверженности одной из позиций – и ты будешь выглядеть идиотом, сторонником идеи плоской земли или луны, сделанной из сыра. Сделай это – и тебя с неизбежностью станут вышучивать, зачастую весьма малоприятным образом. Что я, собственно, и хотела подчеркнуть. Наши худшие черты никуда не делись, и это касается всех.
– Значит, битва за наши души только началась, – заметил Хэмиш.
– Саманта будет под защитой, – сказал ему Рональд. – Вы оба. Ну да, она сообщила новости. Кому-то они показались хорошими, кому-то плохими. Тебе не понравились? Терпи. Но обвинять в этом Сэм? Какой здесь смысл?
– В причинах люди не нуждаются, – сказала Эмили. – Хэмиш, вот что, по моему мнению, вам следует делать – знаю, что вы его не спрашивали, но все равно готова сказать.
– Говорите, Эмили.
– Когда она вернется, сразу прыгайте к ней в корабль и улетайте прочь. Оба. Дайте нам остыть. Исчезните. Сделайте то же самое, что инопланетяне, – лишите их персоны, которую можно ненавидеть и проклинать. Не позвольте им разрушить две жизни сразу.
Хэмиш наклонился вперед и принялся тереть глаза.
– Да, – сказал он наконец. – Думаю, надо будет так и сделать.
Рональд вздохнул. Беседа оказалась нелегкой. Но Эмили была права. Сразу по многим пунктам, и каждый из них следовало высказать.
Человеческая натура – штука сложная. И не очень-то справляется с вопросами, не имеющими ответов. Неуверенность зачастую воспринимается как слабость. Человек хочет провести черту на песке, выстроить воображаемую границу, за которой находится твердая почва убежденности и уверенности в себе, область, где нет места ошибкам и даже мыслям о них.
Где скромность является главным врагом.
Но разве не в этом заключается основной смысл послания инопланетян? В том, что человечеству следует вести себя скромней? И был ли этот смысл должным образом воспринят – при том, сколь существенную часть человеческого существования занимают усилия по сохранению лица?
Он посмотрел на Хэмиша.
– Вам известно, когда она должна вернуться сюда?
– Нет. Думаю, что скоро. Надеюсь.
– Соберите ее чемодан, – сказала Эмили.
После небольшой паузы Хэмиш кивнул.
– Устройте себе путешествие по Солнечной системе, – улыбнулся Рональд. – Может, Хэмиш, это и не то, о чем вы мечтали, но жене вашей наверняка понравится.
Доктор коротко и басовито расхохотался.
– А я-то мечтал об уединенном пляже – белый песок и побольше солнца.
– Хм-м, попробуйте Меркурий. Солнца будет полно. Увы, без пляжей.
– Ну да. Надеюсь, мы достигнем приемлемого компромисса. До сих пор нам удавалось.
– Будем надеяться, в ООН сейчас звучит примерно то же самое, – сказал Рональд, вставая. Эмили сделала то же самое, через мгновение к ним присоединился и Хэмиш.
– Передайте ей, Хэмиш, что мы ее любим, – сказала Эмили, обнимая его на прощание.
– Обязательно передам. И спасибо вам, вам обоим. Вы спасли пожилого человека от одиночества, и он вам очень благодарен.
– Мы были только рады помочь, Хэмиш, – улыбнулась Эмили.
Рональд надел плащ.
– Нам пора. Дорогая, ты готова еще раз противостоять репортерам?
– Если только они не станут ломиться к нам домой.
– Будем надеяться, – сказал Рональд. – Инопланетяне не слишком любят, когда у людей из-за них неприятности.
– Может, и так – но вот любят ли они нас, хоть кого-то?
Вопрос заставил всех троих умолкнуть, и Рональд вдруг почувствовал, что, уходя, они бросают Хэмиша на произвол судьбы, что это чуть ли не паническое бегство. Он все же нашел в себе силы помахать Хэмишу рукой – тот стоял в дверях, пока они шли к машине.
Уже внутри Эмили чертыхнулась и добавила:
– Опять мой поганый язык!
– Все в порядке, любовь моя. Просто еще одно напоминание, что грань между скромностью и уничижением очень тонкая.
– Все зависит от того, как ты сам это воспринимаешь, разве не так?
– И еще от того, как тебе это преподносят.
– Верно. – Она застегнула ремень и добавила: – М-м-м.
Рональд завел мотор и медленно выехал на улицу задним ходом. Как ни странно, стоявшие там лагерем репортеры куда-то подевались.
– Смотри-ка, все по домам разошлись.
– Неудивительно, – откликнулась она чуть ли не с раздражением.
Он удивленно посмотрел на нее.
– В чем дело?
– А что еще остается, если настал конец света?
