Но по крайней мере работа у него имелась. Кроме того, он научился проглатывать обиду и гнев, чтобы потом выплеснуть все на домашних, так что с точки зрения работодателя все было шито-крыто.
Теперь же, приходя с работы, он почти не разговаривал, ел все, что она перед ним ставила, а как только Салли укладывали спать, сам отправлялся в спальню и там плакал в подушку, пока не получится уснуть.
Энни было его жаль, но крохотные капли сочувствия с негромким шипением испарялись, упав на раскалившуюся за десять лет печь ее гнева. Сколько она помнила, ей приходилось жить в постоянном страхе и замешательстве, будто пойманному зверю, ожидающему неминуемой смерти. Если загнать его в угол клетки, он принимается шипеть и рычать, скалить зубы и выбрасывать вперед лапу с длинными когтями, хватая, однако, лишь воздух. А все остальное время просто лежит, свернувшись в комочек, словно и так готов умереть.
В своем сознании она постоянно переживала прошлое, но с той поры, как Джефф оказался более неспособен ее ударить, чувство внутри нее, которое должно было сделаться все более и более возрастающей силой, привело ее чуть ли не в еще большую беспомощность.
Хочет ли она его бросить? Забрать Салли и уехать прочь? Вот только куда ей ехать? Мать умерла, отец явно собрался последовать за ней, кроме того, он тоже был не прочь отлупить своих дочерей, да и как бы не хуже. Старшая сестра сбежала из дома, Энни понятия не имела, где она сейчас – и не могла простить ей этого предательства.
И потом, Джефф ее любит. Во всяком случае, в понимании ее мужа это любовь: смесь контроля, господства и обладания. Вероятно, так хозяин мог бы любить свою рабыню. Но для рабыни-то это разве важно? Теперь, когда цепи наконец разорваны? Какой раб останется там, где любое воспоминание режет, словно удар хлыста, пусть и любящего?
Она не понимала, что ее здесь держит. И до сих пор помнила во всех подробностях, как из сковородки выплескивается струя шипящего жира. И то, как сильно ей хотелось, чтобы горячая жидкость попала ему в лицо. В тот момент она жаждала причинить ему столько боли, чтобы разом отомстить за каждую свою ссадину, треснувшее ребро, подбитый глаз, опухшую челюсть, выдернутую прядь волос и след от впившихся ногтей на запястье. И за каждый пинок.
Ее могли посадить за это в тюрьму, и жалела бы она только о том, что лишилась Салли. Это и есть страшнее всего. Она была готова пожертвовать дочерью, лишь бы расквитаться.
Тем временем Джефф продолжал, скрючившись на постели, рыдать взахлеб, стараясь производить при этом как можно меньше шума, чтобы не будить Салли. Энни вставала в дверях спальни и смотрела на него, пытаясь понять, что же она чувствует.
По телевизору говорили, что то же самое сейчас творится везде. Множество разводов, женщины хватают в охапку детей и бегут прочь от сукиных сынов, за которых имели несчастье выйти замуж, а те больше не могут их преследовать, выслеживать, даже приблизиться не могут. Все страхи остались в прошлом, однако их наследие никуда не делось, да и деваться ему было некуда. Люди оказались не столь склонны прощать, как предполагалось.
Она не была готова простить мужа. Как и успокаивать. Пока что она позволяла ему истекать слезами – в точности как сама всю ночь истекала кровью после вечерних побоев. Конечно, это не полная сковорода жира прямо в лицо, но придется удовольствоваться и таким отмщением.
И потом, один ребенок у нее уже был. Во втором она не нуждалась. Слишком много мужей оставались в душе злобными детьми, которым была нужна не столько жена, сколько мамочка, которую при необходимости можно избить. Теперь все они осиротели.
А людишки, заламывающие руки в передачах «Фокс», причитая о том, что американская семья разваливается из-за абортов, гомосексуальных браков и не пойми чего еще – по сравнению с истиной все это ровным счетом ничего не значило. С малоприятной истиной насчет мужчин, которые так и не выросли. А теперь лишились своей личной песочницы, и лупить лопаткой им тоже некого.
А она, значит, должна протянуть руку и погладить его по головке?
Ага, сейчас. Плакальщики с «Фокса» пусть хоть обрыдаются, если им от этого легче.
Джефф. Бедненький Джефф. Пора тебе наконец немного подрасти.
Лос-Анджелес.
9 июня, 13.21
Энтони выпустили под залог. Сумма залога составила один доллар; объявляя ее, судья моргал, словно филин, а его бескровные губы скривились в улыбочке. Такие взгляды Энтони привык видеть у учителей и прочих козлов. Они всегда так смотрят, когда знают, что Энтони беспомощен и ничем не может им навредить.
Короче, его выпустили, а бесплатная адвокатша – очень похожая на сестру его приятеля Пауло, черные, будто шелк, волосы и темные-темные глаза – пожала плечами и сказала, что сейчас везде так. Энтони просто не повезло, что насилие отключили точно в момент ограбления банка. Промедли они на какой-нибудь день, и сами бы поняли, что такое сейчас везде творится. Что можно и не париться.
А поспеши на день, и никого из них не было бы в живых. Так что ты везунчик, сказала она. Только он не чувствовал себя везунчиком. Болваном он себя чувствовал. Охранник банка старина Стаббс был прав. План оказался совершенно идиотским. Даже маски у них были без прорезей для рта. Никто так ни хрена и не понял, что они там орали.
Хорошо, это-то, может быть, даже смешно оказалось. Копы так решили. Судья тоже. Искорка в темных-темных глазах адвокатши, скорее всего, означала, что и она с этим согласна. У сестры Пауло никогда не было на него времени. А вот адвокатша… Кажется, Энтони влюбился.
Это не мир, а издевательство какое-то. И с мозгами у тебя все хреново, и с сердцем. И с везением, да и с невезением тоже. Потому что обвинение с него не сняли. Они в тот день перепугали кучу ни в чем не повинного народу. И от этого последнее время тоже было как-то хреново.
День был жарким, однако ни хрена себе повезло – вчера прошел дождь. Так что сегодня не так уж и жарко, как могло бы. Даже воздух вроде как чище. Без этого полумертвого запашка, что поднимается от тротуара переливчатыми волнами – от жары, наверно.
Он знал, что сядет. Только теперь это не так уж и пугало. Пауло сказал, что больше никакой такой хрени, как раньше, в тюряге не творится. Уже не изнасилуют, и в спину заточкой не ткнут. Правда, и дури там больше нет. Хреново. Свои плюсы, свои минусы. Тюрьма теперь вроде общаги, крыша над головой, приличная койка, трехразовое питание и толпа народу несет всякую хрень про всякую хрень. Можно будет там подкачаться, мускулы нарастить. И дисциплину тоже. Говорят, это неплохая идея – нарастить дисциплину.
А когда он выйдет, можно будет погуглить Анджелину Эстевес, адвокатшу прямиком из рая. Он тогда будет весь такой чистый, аккуратно подстриженный и весь из себя красивый. И сойдет с кривой дорожки, потому что кривых дорожек уже не останется.
Вот он и шел себе, пользуясь краткосрочным отпуском перед посадкой, и от тротуара не воняло, и жара была не такой уж невыносимой, и лес в горах не горел, так что воздух был чистым. Дождь прошел – кто бы мог подумать? Охренеть. Он шел, и ему было вроде как… хорошо. Расслабленно, ни хрена не беспокоит. Эти инопланетяне – ни хрена ж себе мир теперь стал! Даже копы никого отмутузить не могут.
