– Ну и зачем я спичрайтеров держу? – вопросил Кент. – Давай-ка потише, приятель, пока удар не хватил, я тебя таким еще не видел.
– Полагаете, сэр, что я возбужден? И даже не представляете, насколько! А воспламенило меня единственное слово: надежда.
Заговорил Кеннет:
– Что, Бен, если инопланетные космические центры рассчитаны на эксклюзивный доступ граждан соответствующих стран? Что, если силовые поля попросту не пропустят внутрь никого другого? Или, более существенно, – что, если инопланетяне наполнят здания комплексов собственной технологией, компьютерами, устройствами для дистанционной передачи информации прямо в мозги или что у них там еще найдется? А мы так и останемся со своими пустыми корпусами?
– Именно потому, Кен, я и предлагаю заполнить их технологиями, которые у нас уже есть. Потому что если вы правы, то мы будем вынуждены догонять остальных.
– У которых будут технологии от инопланетян?
– Или так, или нашей нации предстоит так и остаться на земных задворках, в то время как все остальные устремятся в космос, колонизировать Луну, Марс, спутники Юпитера – и еще дальше!
Последовавшие за этим заявлением полминуты тишины прервал Кент, приказавший:
– Астронавта сюда, мать его!
– Он хочет второго пилота…
– Да на здоровье!
– У меня есть кандидатура, – не унимался Бен Меллик. Президент нахмурился.
– Да мне что за дело? Есть кандидатура – и отлично. Вопрос закрыт.
– Только, сэр, это канадец.
– Кто? Что, опять? У нас нет даже…
– У нас есть астронавты, господин президент. – Бен уже смотрел на Кеннета. – Но теперь у нас есть дополнительная причина глянуть на ту сторону границы.
Директор все понял мгновенно. Снова ухватив свою коллекцию снимков, он выбрал из них один и подтолкнул к Кенту вдоль стола.
– Господин президент, это инопланетное строительство в Канаде, рядом с небольшим городком Свифт-Каррент в штате Саскачеван. – Он бросил на Меллика полный искреннего уважения взгляд. – Нам был нужен шанс заглянуть внутрь одного из центров. Если канадцам доступ будет открыт – что ж, проблема решена.
– Что? Я не…
– Мы сотрудничаем с Канадским космическим агентством, – пояснил Бен, – и даже отправляли канадца, о котором я говорю, на МКС. У нас хорошая совместная история. И что даже более важно – они перед нами в долгу.
– Надо было просто аннексировать всю страну лет пятьдесят назад, – проворчал Рэйн Кент.
– Тогда там сейчас не было бы инопланетного космического центра, – возразил Меллик.
– Ну да. Сам понимаю. Это я так. – Он ткнул пальцем в советника по науке. – Ты будешь работать с моими спичрайтерами. Уточнишь для них детали программы. Не слишком много. Все должно быть просто. Дальше мы собираем рабочую группу.
– Двухпартийную, – добавил Стром с другого конца стола. Выдержав яростный взгляд президента, он продолжил: – Выбора нет, иначе мы просто не сдвинемся. Или мы все вместе беремся за работу, или все вместе идем ко дну – вся страна целиком.
Кент горько усмехнулся.
– Этот лозунг уже давным-давно не работает. Вот уж от тебя, Стром, точно не ожидал. Взять последнюю администрацию – ты со своими приятелями только и делал, что вставлял ей палки в колеса, и если предыдущий парень в этом кресле и преподал мне урок, так именно вот такой. Если парламент встанет мне поперек дороги – вето, вето и еще раз, на хрен, вето. Надеюсь, что все меня понимают.
– Вы бы это лучше демократам…
– Которые научились этой парламентской тактике от республиканцев! – Рэйн Кент снова встал. – Я никогда не был ничьей марионеткой! И вам это известно – я это всем в головы вбил, еще когда боролся за президентскую номинацию. В данный момент мне наплевать, демократ ты или республиканец – или ты работаешь со мной, или я тебя раздавлю. Достаточно с нас этих игр. Ситуация не та – пан или пропал. – Он ткнул в Меллика пальцем. – Но если выяснится, что ты ошибся, – тебе конец!
– Понимаю, господин президент.
– Потому что, – безжалостно продолжал Кент, – стартовые площадки – это и посадочные площадки. А казармы и цеха сгодятся для инопланетных эскадронов смерти и чтобы клепать оружие. И вообще, комплексы могут быть фильтрационными лагерями для остатков человечества после того, как нас обработают с орбиты лазерными пушками. Нам лагерь не положен, потому что от нас кроме пепла ничего и не останется – как и от русских, китайцев, индусов и Северной Кореи… – он задумался, потом ткнул пальцем в Строма. – Конечно, от Северной Кореи они тоже камня на камне не оставят. Северную Корею все терпеть не могут. – Его тяжелый взгляд вернулся к Меллику. – Ты, к слову, за кого на последних выборах голосовал?
– За зеленых.
Рэйн Кент еще какое-то время не отводил от него взгляда, потом улыбнулся.
– Молодец. Я, видишь ли, и сам в курсе. Но если бы ты сейчас соврал…
– Я, господин президент, – сказал Меллик несколько оскорбленным тоном, – здесь вовсе не затем, чтобы говорить лишь то, что вы хотите слышать.
– Сам знаю. Я и сказал: молодец, пока не облажаешься. Значит, стартовые площадки. Ладно, астронавта ко мне. Который на Скотта Бакулу похож, только нос не такой длинный.
До сих пор все обсуждения в Организации Объединенных Наций велись по отдельным кабинетам, где представители государств – как правило, имеющих общую границу – встречались, чтобы достичь компромисса в тех немногих вопросах, которые люди еще имели власть решать. Везде, невзирая ни на какие запреты, происходили перемещения огромных человеческих масс – люди бежали от засух, нужды, религиозных преследований. Последние, разумеется, лишились клыков и когтей, однако психологическому давлению все же удавалось прорываться сквозь щели в стене ненасилия.
С учетом всего этого формальное заявление ООН сильно запаздывало, по крайней мере с точки зрения вице-президента Соединенных Штатов Ди-Кей Прентис. Однако и препятствия были весьма существенны. Что, собственно, следовало сказать? Похоже, какое-либо согласие относительно заявления, которое могло бы выражать точку зрения всего человечества, отсутствовало напрочь.
Она ожидала Генерального Секретаря, Аделе Багнери, в безупречно оборудованном конференц-зале на шестом этаже штаб-квартиры ООН. На столе перед ней стоял серебряный поднос, а на нем – чайник и фарфоровая чашка с блюдцем. Чай был очень горячим. Она пристрастилась к чаю, пока училась в Оксфорде на юриста-международника, получив стипендию Родса. Однако – и за это следовало благодарить соседку по комнате из йоркширской глубинки – вкусы ее больше склонялись к такому чаю, который сами англичане называли «народным» или «пролетарским», иными словами, крепкому настолько, что его следовало бы приравнять к тяжелым наркотикам. Увы, чай перед ней был заварен традиционно, да еще и с бергамотом. Она сделала лишь один глоток – вкус как у горячей воды, куда бросили несколько цветочных лепестков. Мало того, сахар тоже коричневый, а не рафинад.
