Чай был индийский, хотя упаковали его в Англии. Серебряный поднос пакистанский, сахар с Ямайки, салфетка китайская. Стол в конференц-зале – из какой-то индонезийской породы темного дерева, стулья датские. На полу лежал афганский ковер, а картины на стенах – экспозиция часто менялась – происходили из частной коллекции гравюр и рисунков Фриды Кало. Как и многие другие помещения в этом здании, комната служила примером культурно-экономического взаимопроникновения, подчеркивающего саму цель существования ООН. И она не могла не оценить этой демонстрации, пусть даже чай и оказался никуда не годным.
Ожидание затягивалось, и это напоминало о том хаосе, что опустился ныне на цитадель конфронтации, компромисса и, зачастую, откровенного цинизма, где национальные государства творили историю, где поза была стилем жизни, а бюрократия подминала под себя политику – или же наоборот, в зависимости от дежурного на нынешний день кризиса.
Ей уже не в первый раз пришел в голову вопрос, не появится ли в ООН в ближайшее время место для наблюдателя от инопланетян, или даже полноценное представительство. Если да, то и тому, и другому предстоит находиться в непрерывной осаде.
Тем временем представители ее собственного вида лишь раз за разом ходили по кругу, практически лишившись возможности играть в свою старинную игру на мировой шахматной доске. Казалось бы, можно ожидать, что конец раздуванию конфликтов, насилию, вызванному старинной враждой и прежними злодеяниями, когда любые демарши превратились в пустые угрозы, а никакой спор уже не мог окончиться применением силы, породит среди наций человечества что-то вроде эйфории. На деле же беспомощность лишь обнажила весь абсурд постоянно противоречащих друг другу мнений, традиций, религий и убеждений.
Люди не могут договориться.
Ну и что?
Люди не в состоянии понять точку зрения другой стороны.
И что с того?
Люди разочаровываются, раздражаются, обижаются, оскорбляются, возмущаются.
И?
Против столь простых и потому сокрушительных реакций были бессильны любые слова. Прискорбная истина заключалась в том, что ненасилие лишь продемонстрировало: различиям внутри одного-единственного злосчастного вида нет конца, человечество неспособно положить конец прежним распрям и не знает, как сделать первый шаг к новой парадигме.
Согласия не было даже в том, на что эта парадигма будет похожа. Разумеется, было ясно, что наиболее существенный вклад в ее определение внесет внеземная цивилизация – которая, однако, явно не считала необходимым общаться на этот счет напрямую. До сих пор человечество лишь реагировало на события, а потом, когда окончательно становилось ясно, что его мнение никого не интересует, пыталось к ним как-то приспособиться. В некотором роде способ, которым его принуждали к изменениям, мало отличался от того, как поступала сама природа. Землетрясения, извержения вулканов, наводнения, циклоны и ураганы демонстрировали столь же всеобъемлющее безразличие к желаниям человечества.
И однако Диана была уверена, что инопланетяне не столь жестоки, как природа. В их поступках просматривалась этика, хотя и настолько тонкая, что большинство, поддавшись отчаянию и ярости, ее не замечало. Пища и чистая вода, чудесным образом появляющиеся у изможденных, обездоленных людей, являлись торжественным, пусть и не произнесенным вслух, обещанием – голода больше не будет. Только что, согласно Всемирной организации здравоохранения, было зарегистрировано значительное снижение заболеваемости эндемическими хворями, особенно в субтропиках и тропиках. Каким образом осуществлялось воздействие на здоровье, до конца ясно не было, хотя физики продолжали рассуждать про энергетическую сеть, которой планета укутана словно паутиной, и про случаи (многочисленные!) ее осознанной реакции на угрозу жизни людей. Диана была склонна подозревать, что между обеими системами имеется неразрывная связь.
Впрочем, примеров, указывающих на то, что наступило спасение, было недостаточно, чтобы уменьшить охватившие всю человеческую расу страх и замешательство. Даже несмотря на то, что пострадали до сих пор лишь наихудшие человеческие пороки и ничего кроме. Звуки труб, призывавшие объединиться в борьбе за свободу, утрачивали свою чистоту, когда становилось ясно – речь о свободе убивать, калечить и мучить.
Дверь негромко щелкнула, и в комнату вошла Генеральный секретарь, за которой, как всегда, следовала ее помощница, Агнесса Лайви. По паспорту доктор Аделе Багнери была иранкой, однако большую часть своей карьеры хирурга, прежде чем вернуться в Тегеран, чтобы преподавать в университете, она провела в Лондоне. Во главе ООН она оказалась в результате причудливого стечения обстоятельств, и одним из наиболее поразительных было включение Ираном в список кандидатов женщины, представляющей прогрессивную ветвь ислама.
Уверенности в себе Аделе было не занимать. Высокая, прямая, со свободно распущенными стальными волосами, а взгляд ее был способен выдержать не всякий мировой лидер – что она неоднократно и демонстрировала. Невзирая на предупреждения и запреты, она повсюду появлялась с вейпом, а на любые замечания предлагала выбирать между ним и более ей привычными турецкими сигаретами. Перед подобной альтернативой возражения, как правило, быстро сходили на нет.
Впрочем, за пределами суверенной территории ООН она рисковала обнаружить, что от среднего американца так просто отмахнуться не получится, особенно здесь, на Манхэттене.
Ди-Кей Прентис никогда в жизни не курила, а хуже табачного дыма для нее был разве что аромат марихуаны, но втайне она завидовала дерзкой манере Генерального секретаря. Издеваться над собой эта женщина уж точно не позволяла. Разумеется, многие возражали в том духе, что вейп генсека – тоже издевательство над другими. Диане подобные жалобы приходилось слышать неоднократно, но значительно чаще от мужчин, чем от женщин, и она подозревала, что дело тут вовсе не в легких облачках ванильного пара. Подозрения эти, в свою очередь, заставляли срабатывать ее прежние феминистские инстинкты, подсказывающие, что мужчины лишь желают поставить слишком свободную женщину на место.
Так или иначе, чувства вице-президента США к новому генсеку были в лучшем случае смешанными. В качестве лидера ООН она являла собой могучую политическую силу, нередко входившую в противоречие с американскими интересами.
Тем удивительнее было почувствовать в адресованной ей улыбке Аделе, что от прежней враждебности между ними нет и следа.
– Я так рада, Диана, что чай скрасил вам ожидание. Можете себе представить – чертов лифт поломался! Агнессе, правда, все хихоньки – говорит, нас столько за последнее время мотало туда-сюда, что сорок минут в кабине можно считать благословением, даже несмотря на духоту. Во всяком случае, для нас с ней, – добавила она, усаживаясь напротив.
Помощница села справа от нее. Агнесса Лайви родилась в Уэльсе, а предки ее, согласно досье ЦРУ, были вывезенными из Западной Африки рабами. Работорговля в Британской империи велась в основном через Бристоль и Кардифф, однако в самих городах мало кто оставался, да и длилось все это не слишком долго, поскольку Британия одной из первых отменила рабство. Как однажды отметила Аделе, Агнесса – более британка, чем английская королевская семья, и уж во всяком случае в ней больше уэльского, чем в принце Уэльском.
