Возможно, в конце концов Благодетели наглядно дадут нам понять, сколь мелочными были эти наши страсти.
Если, конечно, они не окажутся закоренелыми атеистами.
Всегда ваш,
Айра
Мой дорогой Айра!
Мы располагали лишь подозрениями и не более того, но даже их было вполне достаточно, чтобы преисполниться опасений за судьбу человечества. Думаю, не нужно уточнять, что я не имел возможности участвовать в дискуссиях, которые здесь велись по этому поводу. Можно сказать, у меня не тот уровень допуска.
Как и у вас, все мое время сейчас уходит на задачи, связанные с разработкой формальных заявлений, способных хоть сколь-нибудь успокоить наших братьев и сестер. И все же нельзя не удивляться тому, что даже сама идея секретности начинает понемногу терять привлекательность. Все-таки, согласитесь, молчание и отрицание – качества весьма зловредные?
Я прямо-таки слышу, друг мой, как вы сейчас смеетесь. И спрашиваете, не собирается ли Ватикан наконец во всем исповедоваться? Раскрыть все секреты, сколь бы щекотливой ни оказалась спрятанная доселе правда? И не подначиваем ли мы вас тем самым, дабы выведать тайны Каббалы? Нет, такого и в мыслях не было.
Но разве вы сами не чувствуете осаду, в которой мы оказались? Когда мы говорим от имени своей веры, сколько должно сказать, когда следует остановиться? Мы берем человека за руку, чтобы вести его, но стоит сказать на одну правду больше, чем нужно, как он вырвет свою руку из нашей.
Я продолжаю уповать на то, что верующие окажутся более стойкими, нежели неверующие. (И не удивительно ли, как легко мы забываем о всех противоречиях между верами как чисто номинальных перед лицом этого более глубокого водораздела? Верить в высшую силу или нет? Любой диалог начинается здесь.) Распахнутая перед нами Вселенная бросает вызов нашему ощущению своего в ней места, но если уж мы должны иметь в ней цель, то должны и причину, и причина эта должна в самой своей сути быть праведной.
Невоцерковленным будет очевидно сложней справиться с тем, что ждет впереди. Чувство собственной незначительности – горькая пилюля. Как и вас, друг мой, меня воодушевляют приметы морали и сострадания. И в то же время меня приводит в страх запрет на насилие – вас это не шокирует? Мы увидели конец всех войн и остались живы. Возможно ли это? Какие раны нанесло нам новое знание того, чего можно достичь без угроз и принуждения? Сможем ли мы вернуться?
Ходят разговоры о синоде кардиналов. Хотя мне грезится межрелигиозный диспут. О том, чтобы собрать все веры и обсудить сложности того, что уже выпало на нашу долю и что еще ждет впереди.
Как ни поразительно, но это больше не кажется столь невозможным.
С искренним почтением,
Хоакин
Хоакин, друг мой,
вы не перестаете меня удивлять! Столько слов, столько важных мыслей, и однако вы все еще предпочитаете обходить стороной предмет, дотронуться до которого у вас, должно быть, руки чешутся. Исключительность, эксклюзивность. Спрашивается, что по этому поводу может думать еврей? В конце концов, «избранный народ» не просто расхожий термин.
Будет ли богохульством с моей стороны выдвинуть тезис, что слово «избранный» стоит в единственном числе лишь в этом специфическом контексте? Что «избранными» могут быть многие народы. Что быть Избранным означает признавать неразрывность культурной истории и кровных связей в таком ключе, который возвышает саму суть самоидентификации? Что Избранность Народа означает ответственность в той же самой степени, что и привилегированность – однако разве не интересно, что все вопросы интерпретации в конце концов бледнеют перед единственным Великим Вопросом?
Мы все еще с Богом? Бог все еще с нами?
Слишком долго за нашу общую историю наши определения того, что есть вера, сужались, сокращались в размерах по мере того, как множились расколы, секты, разделения и подразделения – и все они сводились к сфере интерпретации того, что Бог от нас хочет. И в каком положении мы в результате оказались? Прискорбно неподготовленными к тому, чтобы всего лишь рассмотреть фундаментальную возможность расширения веры. Запутавшись в своем языке правил, предписаний и прописей, целиком определяющих дискуссию в нашей человеческой сфере, мы так ни разу всерьез и не задумались о том, что произойдет, если сфера эта перестанет быть исключительно человеческой.
И чем все теперь закончится? Все более углубляющейся раздробленностью, пока мир для каждого не сожмется до размеров собственного пупа? Бурей в стакане воды – при том, что стол, на котором стоит этот стакан, теперь удлинился до бесконечности?
Какие еще невзгоды у нас впереди, друг мой?
Всегда ваш,
Айра
Мой дорогой Айра!
Готов признать, что тенденции к расслоению общества, столь характерные для Соединенных Штатов перед самым инопланетным вмешательством (подходящий ли это термин? для кулака, ударившего по столу, вокруг которого столпилось человечество, да так, что все затряслось?), повергали в отчаяние и меня самого. Я прекрасно помню звучавшую в вашем голосе тревогу за еврейское население Америки, как, впрочем, и за другие меньшинства, будь то, что их определяет, цветом кожи, или религией (или даже полом!), все нараставшую в течение двух последних президентских сроков. Похоже было, друг мой, что нас ожидали нелегкие времена.
Я прекрасно понимаю, что представляет собой зараза нетерпимости (и твердо произнесу здесь mea culpa от имени своей Церкви и ее непростой истории), знаю, как она распространяется, вызывая ответную нетерпимость, как непрерывно увеличивает всеобщую поляризацию, подпитывая ненависть подобно степному пожару (надеюсь, вы простите мне не слишком удачную метафору?).
Сегодня мы видим конец всему этому – но какой неожиданный! Мы словно бы получили невидимую пощечину, и оправиться от шока нам еще предстоит.
А теперь еще и то, что стало известно о Серых! Я молюсь, чтобы это послужило делу объединения человечества. Чтобы показало в однозначном свете те мерзости, на которые способны как люди, так и инопланетяне, чтобы мы остановились и с трезвым смирением осознали наконец жестокую природу зла. Поскольку не будем врать самим себе – Серые не причинили нам ничего такого, что люди не делали бы таким же людям, как и они сами.
В новостях я вижу то ужасное замешательство, в котором сейчас находятся ваши сограждане. Народ разделяется на воинственные группировки, одна сторона улицы принадлежит белым, другая – цветным, это – христианский квартал, это – мусульманский, подобный образ мыслей проникает повсюду, не важно, бедный это район или богатый. Хотя все, что люди сейчас могут, – это обмениваться злобными взглядами поверх баррикад и орать: «Убирайтесь отсюда!» Я вижу, как расколы порождают новые расколы, и куда же обращаю я свой взгляд в поисках спасения?
