– Конечно, – без тени сомнения отвечаю. Хотя каких-то полчаса назад подумывал огреть Степашку по башке блюдом из-под семги, лишь бы он перестал лить свой сладкий мед, от которого мозги слипаются в сплошную соту.
– Тогда поехали, – ухмыляется ушастый. – Дорогие девочки и мальчики, в эфире спецвыпуск программы «Спокойной ночи, малыши».
* * *
О том, что случилось потом, знают, наверное, все. По крайней мере, в этом Степашка не обманул. Генерал Бубенин захватил власть и объявил военный коммунизм в отдельно взятом городе, а нас троих назначил верховными членами комитета по чрезвычайному положению (и единственными, замечу).
Первое, что сделал Степашка еще до введения комендантского часа, – обязал каждого жителя, достигшего возраста пяти лет, в двадцать ноль-ноль по московскому времени включать телевизор. Местное телевидение, разумеется, было прибрано к рукам, и единственный канал Бурьянова стал транслировать «Спокойной ночи, малыши». За игнорирование указа без веской причины полагался расстрел на месте. Я думал, непременно кого-нибудь придется шлепнуть и тут же поднимется бунт, но местные жители, ошеломленные инициативой Бубенина, послушно стали выполнять все что приказано.
Так что и здесь Степашка оказался прав.
Из местного зоопарка к нему привели молоденькую пухлую лису с мило отвисшими щечками. Она оказалась совсем простушка: взглянула на его черные усики, на специально для зайца пошитые галифе – и пропала. Ходила за ушастым, в глаза заглядывала, обещала нарожать стаю детей и кормить их винегретом. По вечерам они уединялись в отдельной комнате и до утра ворковали.
Генерал готовился к обороне, Степашка произносил перед армией духоподъемные речи. Во всех новостях только и речи было, что о нас и захвате власти. Приехали журналисты. Степашка произнес в камеру краткую умную речь о примере для других и о нашей готовности пожертвовать собой ради великой идеи, но тут откуда ни возьмись вылез пьяный Хрюша, отстранил его и заплетающимся языком произнес:
– А вы нынешние памперсы видели?
Журналисты переглянулись.
– А я видел, – горько сказал Хрюша. – Знаете, что на них нарисовано? – Он выдержал паузу. – Мы! На них нарисованы мы! Куклы из лучшей детской передачи, когда-либо существовавшей на свете. И если в нас насрать, мы становимся красными.
Он вдруг побагровел, взрыл копытом землю и заорал:
– Вы ж нам в душу насрали, сволочи! И теперь мы все – красные!
Кинулся на журналиста, разбил ему очки, пытался дотянуться до камеры и истошно визжал, пока его вязали.
Разумеется, запись его истерики показали на всю страну.
Но Степашка по-прежнему был собран, деловит и, кажется, очень счастлив. По-моему, впервые в жизни. Он отдавал грамотные приказы об обороне, поймал трех шпионов, но никого не расстрелял, а только запер в местной тюрьме, проверил работу двух подземных бункеров и перенес туда штаб.
Город меж тем жил на военно-осадном положении. Пока снаружи решали, что с нами делать, Степашка спокойно провел реквизицию. Население даже не пискнуло.
За три дня комитет по чрезвычайному положению издал указ о запрете покемонов на территории России, о повышении пенсии, индексации зарплат, об обязательном бесплатном среднем и высшем образовании и оказании медицинской помощи всем нуждающимся. На второй день был торжественно открыт медицинский университет (временно, до появления нового здания – на базе кулинарного техникума). Первые же попытки продавать втридорога спички и хлеб Степашка пресек, показательно расстреляв спекулянта на главной площади. После этого рынок стали патрулировать солдатики, и больше желающих заработать подобным образом не находилось.
Я ничего не ждал. Просто делал то, что приказывали: раздавал еду, следил за порядком в городе, руководил круглосуточными патрулями. Нам было очевидно – всем, кроме генерала, – что накроют нас очень скоро. Но никто не паниковал.
Может быть, потому что на панику просто не было времени. Мы не успевали даже спать.
Когда стало ясно, что штурм – это вопрос нескольких часов, Степашка спустился в бункер, заперся там со своей лисой и выпил яд. Я знаю это, потому что он написал мне прощальное письмо. Оно до сих пор со мной.
Когда началась заварушка, Хрюшу застрелили в ресторане. Говорят, он сопротивлялся отчаянно и положил не меньше пяти бойцов. Думаю, врут. С него бы сталось и два десятка положить.
Что касается меня, я сумел уйти со стаей бродячих собак и выбрался за периметр города в последний момент, когда оцепление практически сомкнулось. Дважды мы нарывались на патрули, и дважды меня спасали кормящие суки, закрывая своими телами от врагов.
Ах да, генерала расстреляли.
Долго рассказывать, как я пробирался по просторам нашей родины, пока наконец немыслимыми путями не оказался на теплоходе, идущем в Буэнос-Айрес.
Думаю, это мой последний город. Я больше не Филя, герой передачи «Спокойной ночи, малыши». И уж конечно, не член чрезвычайного комитета. Впрочем, всерьез я им никогда и не был. Так что даже не знаю, кто я такой. Игрушечный пес, которому повезло исполнить мечту своего друга? Нет, слишком пафосно. Степашка бы этого не одобрил. Беглец? Я был им когда-то, но теперь, мне кажется, я на своем месте.
Иногда я слышу их голоса.
«Задави лыбу, Филя, ты не в цирке», – говорит Хрюша.
Ирония ситуации заключается в том, что я именно в цирке, вместе со старым португальским клоуном, выкупившим меня у механика того самого теплохода.
«Нас будут помнить всегда», – говорит Степашка.
И ухмыляется своей опасной косой усмешечкой, и я даже чувствую на лохматом плече прикосновение его лапы.
Да, ушастый, вас будут помнить всегда.
Надеюсь, тебя утешает эта мысль, где бы ты ни находился.
Но еще больше утешает другая.
Вас будут помнить всегда.
А покемонов рано или поздно забудут.
Иногда мне кажется, что он именно для этого все и затеял.
Последнее дело следователя Ерохина
«Пришельцы. Земля завоеванная» – так назывался сборник, для которого мне предложили написать рассказ. Я только что закончила работу над детективом, и в голове привычно вертелись сюжеты о преступниках и сыщиках. Но детектив не годился.
Было лето, мы с семьей жили в деревне и часто ездили купаться на реку. Неподалеку от нашей деревни есть место небывалой красоты – высокий обрыв, поросший соснами, с которого открывается вид на Оку, на села и поля. Там всегда пахнет смолой и дикой малиной, там песок красно-золотой, и стайки мальков стоят в прозрачной речной воде.
Однажды среди сосен обосновалась компания, приехавшая на трех машинах. Они поставили палатки, слушали шансон, пили, жарили шашлыки и стреляли по бутылкам. Когда они уехали, мы провели два дня, собирая на поляне битое стекло.
