За ними появились следующие. За ними – еще одни. Несколько сосен срубили. В кустах устроили туалет.
Как-то раз, обнаружив на обрыве очередную помойку, я вернулась домой и написала этот рассказ.
Эх и красота же царила вокруг! На высоком песчаном обрыве среди сосен, смуглых и золотых, гулял свежий ветер. Внизу свободно и широко катила волны река, и облака над ней бежали, обгоняя друг друга, и отражались в высокой синей воде.
На другом берегу в пойме паслись коровы, с обрыва казавшиеся крохотными, как букашки.
«Божьи коровки», – подумал Ерохин.
Простор, какой простор! Солнце светит, река сверкает, смолистые капли вспыхивают на слюдяных стволах. Ветер треплет макушки сосен, а еще выше парит, раскинув крылья, ястреб.
Одним словом, благодать.
– Труповозка прибыла, Вась, – сказал неслышно подошедший сзади Угличин.
Ерохин кивнул, не оборачиваясь. Угличин вытер лысину платком, придвинулся ближе и тоже стал смотреть на коров.
– Как он их, а… – в голосе его звучала смесь ужаса и восхищения. – Средь бела дня… И ведь сложил так аккуратненько!
– Угу. Как дрова.
– Тогда уж как говядину в морозилке.
– Если бы в морозилке.
Ерохин сплюнул в черничные заросли.
Хорошо еще, что тела недолго пролежали на жаре: на них наткнулись деревенские пацаны. Пошли на реку купаться и обнаружили неподалеку от трех палаток «Ладу» с открытыми дверями, из которой хрипло орал певец Лепс.
Тут-то один из мальчишек и заподозрил неладное. Какой владелец бросит машину нараспашку с магнитолой? «Может, пьяные валяются!» – предположил другой. Сунулись в палатку, пошарили за ней и бросились бежать, подвывая от ужаса.
Когда следственная группа прибыла на место преступления, Лепс по-прежнему рвал глотку. Первым делом Ерохин выключил магнитолу, а уж затем приступил к осмотру.
– Я поначалу решил, что тут двое потрудились, – негромко сказал эксперт. – Но сдается мне, Вась, один он был.
– Почему?
– Удары все нанесены левшой. Вскрытие точно покажет, но я бы поставил восемьдесят из ста, что одиночка.
– Одиночка – и шестерых? – усомнился следователь.
– Мож, псих?
– Да уж не грабитель.
Угличин сочувственно покивал. Какой уж тут грабитель, когда ни денег не взяли, ни выпивки. Отдыхающие привезли с собой пару духовых ружей и стреляли по пустым пивным бутылкам – вон, вся поляна в битом стекле, – но и обе духовки валяются в палатке нетронутые.
А главное, зачем он трупы-то сложил в кучу?
Может, подростки спугнули убийцу? Если он собирался погрузить тела в повозку, но не успел…
– Земля сухая, песчаная, – словно отвечая на его мысли, сказал эксперт. – Отпечатки протекторов толком и не снимешь.
– Ну хоть что-то есть?
– Что-то есть, – согласился Угличин. – А что – хрен его разберет пока.
Ерохин еще раз поглядел на пасторальную тишь да гладь на другом берегу, зло пнул осколок бутылочного стекла и пошел обратно к месту преступления.
«Хоть капля просочится к журналюгам – бошки поотрываю», – пообещал непосредственный начальник Ерохина.
Поэтому своему отделу следователь сухо сообщил:
– Будете языками чесать и клювами щелкать – считайте, у нас открыта новая вакансия на место оперативника. Всем ясно?
В ответ нестройно загудели и забормотали в том смысле, что Ерохин обижает собственных сотрудников недоверием и угрозами.
– Мы тут как бы тоже не пузом кверху валяемся, – подытожил Ваня Гнатюк всеобщий тихий ропот. – Коля пошерстил кой-чего… И кой-чего надыбал, ага.
Ерохин мигом забыл про начальственный гнев.
Гнатюк, довольный произведенным впечатлением, выпихнул вперед самого молодого из отдела – Колю Бубнова.
Бубнов, узкоплечий и долговязый парень, неловким движением убрал белобрысую челку со лба, помялся и буркнул:
– Того, короче. Я тут в архив сгонял…
– Молодец! – одобрил Ерохин, и Коля покрылся ярко-алыми пятнами. – И что в архиве?
– Короче, это… Кое-что там, в общем, нашлось… Ну я и того… Подумал…
Ерохин вздохнул. Всем хороший парень Коля Бубнов, и старается так, что аж из штанов выпрыгивает, но вот говорить не мастак.
– Вань, давай ты, – попросил он.
Ваня Гнатюк, который сразу знал, что этим все закончится и только ждал просьбы, выдвинулся вперед и снисходительно кивнул Бубнову: мол, не мельтеши, твое дело сделано. Коля с облегчением спрятался за спинами, а Гнатюк одернул кургузый пиджачок, выудил жестом фокусника откуда-то картонную папочку и выдвинул ногу вперед, как Ленин на постаменте.
– Ну ты еще бревно на плечо возложи, – раздраженно предложил Ерохин.
Из Гнатюка, не пойди он в оперативники, вышел бы знатный театральный деятель. Иногда это вносило в обстановку необходимую долю шутовства, но временами мешало, вот как сейчас, когда Ерохин был совершенно не настроен изображать замирающую от восторга публику.
– Понял, босс!
Гнатюк мигом сбросил дурашливость и ненужную папочку отодвинул. Все, что там было, он, разумеется, помнил наизусть.
– В общем, Василь Сергеич, инфа пока из прессы, – предупредил он. – Проверять надо. Но вот тут, – оперативник постучал по обложке папки, – три скана с желтых статеек о том, что в районе Балакирева три раза люди пропадали.
– Давай-ка в деталях.
Село Балакирево было в трех километрах. Опергруппа проезжала через него: добротные дома, сытые небрехливые псы за оградами, на задах пасутся козы… И почти на каждой крыше недопеченными блинами сияют тарелки спутниковой связи.
– Я тебе, Василь Сергеич, лучше заметки покажу, – решил Гнатюк. – Ты глянь свежим глазом, а там обсудим.
Сканы Ерохин сперва пробежал наискось, затем прочитал внимательнее. Подписаны все три статейки были говорящей фамилией «Неравнодушный». Но картина из них вырисовывалась любопытная. Пожалуй, даже жутковатенькая картина получалась, если верить печатному слову.
А из слов журналиста следовало, что живописнейшее место, поляну на обрыве в сосновом лесу в трех километрах от Балакирева, туристы облюбовали не так давно: всего пару лет назад. Но однажды проложенная народная тропа больше уж не зарастала.
В давние времена приезжие дачники и местные подростки жарким полуднем босиком приходили на реку, замирали на обрыве, любуясь дивным видом, с воплями сбегали по крутому песчаному склону и плюхались в воду. Хоть нагишом купайся – никто тебя не видит. На полуразрушенной старенькой турбазе неподалеку даже в сезон набирается не больше двух десятков жителей, да и те так далеко не ходят – плещутся у себя в специально отгороженном лягушатнике.
