Извивающегося и мычащего следователя протащили шагов тридцать, подняли вверх. А потом он почувствовал, что летит.
Свободное падение было недолгим. Ерохин брякнулся на бок, вскрикнул от боли, перекатился на спину и замер, ожидая продолжения.
Почему-то ему казалось, что должен грянуть выстрел. Однако выстрела не последовало. Над его головой пошуршали, что-то коротко бормотнули. И наступила тишина.
Он осторожно пошевелил руками… Свободны! Одним рывком Василь Сергеич сорвал дерюгу с головы и заморгал недоуменно, не сразу поняв, куда попал.
Над головой синел аккуратно вырезанный квадратик неба. Пахло затхлостью и гнилью, бревенчатые стены сходились близко-близко, по ним расползался желто-зеленый склизкий мох.
Он был в колодце. Очень старом колодце и, на его счастье, много лет заброшенном. Когда-то закидали его землей, потом сверху падали листья с дубов, листья прели, на них ложились новые – и так до тех пор, пока сюда не свалился Ерохин.
«А ведь дела мои не так уж хороши», – подумал он. Поначалу ему показалось, что все неплохо: руки-ноги-позвоночник целы, до края колодца рукой подать, а если он сам и не выберется, то Гнатюк пойдет искать шефа и рано или поздно наткнется на него.
Но вскоре Василь Сергеич более здраво оценил обстановку.
До края колодца было полтора человеческих роста, однако преодолеть их самостоятельно он был не в силах. Ерохин трижды подступался к стенам, пытаясь карабкаться – и трижды срывался вниз. Вроде и падать невысоко, но когда в спине что-то гнусно хрустит, задумаешься, прежде чем повторять попытку.
Во-вторых, есть шанс, что Гнатюк, не дождавшись шефа, вернется в город. Телефон у Ерохина не то выпал, не то вытащили нападавшие. К тому времени, когда начнутся серьезные поиски, он просидит тут не меньше суток.
И пиджак стырили, сволочи.
Воды нет. Еды нет. Ночью заморозки.
А если те, кто запихнул его сюда, додумаются подбросить улики в другое место (например, пиджак оставят на берегу Оки), то никто и не сунется в эту дубраву. Будут исследовать дно реки, пока Ерохин тихо подыхает в неглубоком засыпанном колодце.
Вот что обиднее всего. А ведь когда найдут его, решат, что сам свалился сюда по глупости. Несчастный случай!
И останется он в памяти всего отдела как старый идиот, погибший нелепой смертью.
От этой мысли Ерохин прямо-таки рассвирепел. Руки-ноги растопырил и давай понемногу ладони и ступни вверх передвигать…
Только надолго его не хватило. Подогнулась одна нога – и брякнулся Василь Сергеич обратно.
Ерохин сел в углу, обхватил себя руками. Как-то очень быстро холод проник до самых костей. Страшно представить, каково тут будет ночью.
– Ах ты старый пень! – обругал себя Ерохин. – Давай, ползи! Выбирайся отсюда!
И пополз, куда деваться. На этот раз вышло лучше – почти половину пути преодолел Василь Сергеич, прежде чем какой-то шум наверху заставил его вскинуть голову – и от этого простого движения весь его организм словно судорогой свело. Ерохин завопил и снова полетел вниз.
Подождал, тяжело дыша. Но никто не появился. Значит, не добивать его пришли.
Раз так, поехали снова. Василь Сергеич поднялся, закусив губу, и принялся карабкаться по стене, раскорячившись подобно крабу.
И ведь почти получилось! У самого верха, когда совсем чуть-чуть оставалось до высохшей на солнце доски в глубоких трещинах, Ерохин ощутил предательскую дрожь в коленях. И почувствовал, что сейчас свалится капитально. Откуда-то пришло к нему понимание, что на этот раз ушибами не отделаться. «Позвоночник сломаю», – с ужасом подумал следователь. Представилось ему, как он лежит на дне колодца с переломанным хребтом, как долго мучительно умирает, и от этого жуткого видения остатки сил покинули Василь Сергеича окончательно.
Но за миг до того, как его дрожащие пальцы разжались, кто-то схватил его за шкирку и рванул наверх, к теплу, воздуху и жизни. Словно ангелы вознесли Ерохина к себе.
Следователь тяжело перевалился через край колодца и шмякнулся на землю.
– Ты что ж, мил человек, другого прохладного места не нашел? – прогудели над ним.
Василь Сергеич перекатился на спину и попробовал сесть, но тело не слушалось. Спаситель протянул ему руку и помог подняться.
– Скинули меня туда, – стуча зубами, ответил Ерохин, нервно оглядываясь и еще не до конца поверив, что помощь пришла так быстро.
– Нету здесь никого, нету, – успокоил мужик, правильно поняв его беспокойство. – В эту дубраву отродясь никто не ходит, кроме чужаков. Тут клещей полно.
Он обвел рукой лес. Ерохин взглянул на него пристальнее.
Здоровенный, загорелый докрасна, голубоглазый. Лицо умное, насмешливое, в ранних морщинах. На голове какая-то странная сетчатая конструкция, а за ухом проводок торчит… Глухой!
– Ты пасечник! – догадался Василь Сергеич.
– Он самый. Илья.
– Василий.
Ерохин крепко пожал протянутую ладонь.
– Пойдем-ка ко мне на пасеку, Василий, тебе хлебнуть надо. На тебе лица нет. Да и милицию вызовем. Или как она там сейчас зовется… Полиция?
– Я сам милиционер, – буркнул Ерохин.
– Будет врать!
– Чесслово.
Пасечник покосился на следователя, но, кажется, не особо поверил. «За кого ж он меня принимает?»
Разъяснилось это на пасеке. Ульи гудели так, словно их вот-вот должно было разорвать изнутри. Ерохин пчел побаивался, а провожатый его шел спокойно, словно и не было вокруг сотен жужжащих насекомых.
– Журналист ты, – уверенно сказал Илья, пока Василь Сергеич жадно глотал прохладное пиво и приходил в себя. Домишко рядом с пасекой стоял малюсенький, ну прямо-таки туалетная будка, однако же нашлось в этой будке все необходимое. За домиком ржавела старая, видавшая виды «Нива» с прицепом. – Разведываешь, что тут у нас за дела творятся на Поляне.
И тут до Василь Сергеича дошло.
А ведь эти, которые его сбросили, решили точно так же! А он-то голову ломал, что за отморозки покусились на жизнь аж целого следователя прокуратуры!
– А ты его видел, этого журналиста?
– Я нет, а деревенские видали.
– И каков он собой? – напряженно спросил Ерохин, предвидя ответ.
– Да такой же, как ты, – рассмеялся пасечник и подмигнул, словно подыгрывал его игре. – Мелкий, седой.
– Ну уж мелкий! – обиделся Василь Сергеич.
– Ладно-ладно, не сердись! – Илья примирительно улыбнулся и подлил еще пива. – Для меня все мелкие.
Ерохин быстро складывал в уме новые факты. Журналист, значит, мелкий и седой. А «Лендровер» большой и черный. И те двое из «Лендровера» говорили о том, что двое суток кто-то шныряет вокруг, и это обстоятельство их не радовало…
