– А скажи мне, Илья, – задушевнейшим тоном начал Василь Сергеевич, – зачем это к вам солидные люди на московских номерах наведываются?
Пасечник улыбаться перестал, голову склонил набок. Ерохин заметил, что слуховой аппарат Илья успел вытащить, и мимоходом удивился: что ж это получается, он нормально слышит?
– Ты о чем, Вась?
– О том, что я следователь прокуратуры, – уже нормальным своим сердитым голосом сказал Ерохин. – Удостоверение в пиджаке осталось, а то бы показал. А московская братва приняла меня, как и ты, за журналиста и едва жизни не лишила. Что это значит, сечешь?
– Что?
– Во-первых, что совсем оборзели, берегов не видят. – Ерохин загнул один палец. – Во-вторых, им есть что скрывать. Ты местный, все дела знаешь. Так объясни мне, за что шесть человек полегло?
…Когда полчаса спустя уазик Гнатюка подъехал к пасеке, оперативник обнаружил шефа курящим на крыльце.
«Вот те раз! Он же бросил!»
Вид у обычно собранного Ерохина был усталый и зверски потрепанный. По телефону с чужого номера шеф ничего объяснять не стал, только сказал, где его найти.
– Василь Сергеич, что случи…
– Поехали, Вань. – Ерохин с силой загасил сигарету в пепельнице. – Все разговоры по дороге.
…Выслушав версию Ерохина от начала до конца, Гнатюк свернул на обочину и встал, забыв включить аварийки.
– Хочешь сказать, они все это затеяли из-за куска земли? – недоверчиво спросил он.
– Из-за очень дорогого куска земли, – поправил Ерохин. – Пасечник говорит, он видел план застройки. Они не просто избушку на курьих ножках хотят там забабахать, Вань. А отель! Даже название придумали: «Гнездо».
– Почему «Гнездо»?
– Потому что высоко.
– А-а-а…
Гнатюк снова замолчал.
– А доказательства, Василь Сергеич? – спросил он наконец. – Нету же ничего, кроме рассказа этого пчеловода. Ты сам-то почему ему поверил?
– Почему поверил? – усмехнулся Ерохин. – Я тебе объясню. Потому что эти двое из ларца меня пытались прикончить без всяких там реверансов. Ни поговорить, ни припугнуть, ни денег сунуть! Смекаешь? Они по-простому решают проблемы. Вот появился журналист, который вынюхивает насчет продажи старого пансионата и незаконного расширения земель за счет территории государственного природного заказника. Журналист не простой, а въедливый: раскопал подробности прежних исчезновений людей и даже попытался привлечь внимание общественности. Один раз ему это не удалось, второй не удалось – а ну как третий удастся?
– Да что там какой-то журналюга! – не выдержал Гнатюк. – У них все сверху донизу куплено, чихали они на разоблачения.
– Этого мы с тобой не знаем. Люди приезжают по-тихому, номера маскируют, сидят настороже. Ты думаешь, директор по доброте душевной за мной своего человечка послал? Нет, он пытался предупредить тех, из коттеджа: мол, шпионят за вами, ребятки. А те, не разобравшись, попытались меня убрать. Да так, чтобы все списали на несчастный случай.
– Выходит, все убийства – чтобы дурная слава о Сосновой Поляне пошла?
– Верно. Чтобы народишко отвадить, Вань. Иначе больно много вони могло подняться, когда люди застройку бы увидели.
Гнатюк приоткрыл окно, закурил и нервно выпустил дым. От проносившихся мимо фур уазик покачивало, как на волнах.
– Не может такого быть, Василь Сергеич! – сказал он наконец, не глядя на Ерохина. – Что хочешь со мной делай – не поверю. Что директор-ворюга решил собственный пансионат разорить и сбагрить залетным бизнесменам – соглашусь. Что руки он собирается на этом нагреть – ни секунды не сомневаюсь. Что служба безопасности у бизнесмена из бывших урок набрана – легко допущу. Но чтобы они за-ради этого бизнеса весь последний год туристов истребляли? И все только для того, чтобы людишки возмущаться не начали? Да мы для них – тьфу! плесень! – Гнатюк поднял руку и растер что-то невидимое в пальцах. – Полагаешь, они из-за всяких приокских колхозников станут утруждаться и под вышку себя подводить?
Он приоткрыл дверь и сплюнул на траву, туда же метко бросил окурок. Окурок зашипел и погас.
– Прости уж, Василь Сергеич, да только ерунда это все, – подытожил Гнатюк. – Не там ты роешь.
Вернувшись в отдел, Ерохин отдал необходимые распоряжения, доложился начальству и закрылся в своем кабинете. Ему надо было подумать.
Но пораскинуть мозгами толком не дали: в дверь постучали, и в комнату вкатился жизнерадостный эксперт Угличин, помахивая пачкой снимков.
– Я ведь по твою душу, Василий, – обрадовал он. – Значитца, смотри сюда: видишь следы протекторов?
– Вижу, – хмуро согласился Ерохин, рассматривая фотографию.
– А ты чего какой невеселый? Зря, зря. Глянь-ка внимательнее: видишь, вот тут машина поворачивала?
– Угу.
– Колеса видишь?
– Следы колес, – уточнил дотошный Ерохин.
– Само собой!
– Вижу. И что? Мы с тобой вчера это уже рассматривали.
– Верно. Но вот что мы не рассмотрели, так это вот такусенькую линию…
Эксперт сунул под нос Ерохину другой снимок и провел по нему карандашом.
Василь Сергеевич нахмурился. Никакой линии он не видел, хоть тресни.
– Что мы здесь наблюдаем? – учительским тоном осведомился Угличин. – А наблюдаем мы здесь, товарищ Ерохин, не что иное как перекрытие следов колес автомашины следами другого транспортного средства.
И тут следователя осенило.
– Прицеп! – ахнул он.
– Вот именно! – эксперт лучился довольством. – Видно только при повышенном контрасте и сильном увеличении. Но я тебе с высоты моего, без дураков, немалого опыта зуб даю, Вася, что здесь проезжала тачка с прицепом. Может, даже и коронку поставил бы на кон. Керамическую.
Некоторое время Ерохин без выражения смотрел на фотографию.
– Старый я стал, – наконец сказал он. – Списывать меня пора, Саша.
– И спишут! – успокоил эксперт. – Будешь тогда лежать на травке и поплевывать в потолок.
«На травке, – повторил Ерохин, когда Угличин ушел, напевая под нос “Интернационал”. – И в потолок поплевывать».
Он поднял трубку.
– Машина мне нужна. Да, снова в Балакирево. И вот еще что…
Пчелиный хор нестройно распевал акафисты, и травы дурманили голову, и солнце заходящее простреливало каждый дубовый лист золотой стрелой.
Той же тропой, которой его сегодня уже вели, Ерохин прошел к пасеке и остановился недалеко от улья.
Пасечник сидел на крыльце, разложив руки запястьями кверху на коленях – не то молился, не то ловил вечерние лучи.
– Вот с рукой ты напортачил, – издалека сказал Ерохин.
