Я убью тебя сегодня.
Ты об этом, конечно, не догадываешься. Несмотря на то, что ты видишь меня, или, вернее, скользишь по мне незаинтересованным взглядом. Где твоя интуиция, милая? Ты движешься мимо легкой походкой, такой воздушной и в то же время стремительной, что кажется, вот-вот взлетишь и начнешь танцевать в воздухе. Но танца еще нет; он близок, он рождается в твоем теле, в твоих золотых кудряшках, в улице, которую ты пересекаешь, улыбаясь торговцу фруктами, и, глядя тебе вслед, тот неосознанно покачивает головой в такт твоим шагам.
Вот что значит танцующая походка.
Во всем городе так ходишь только ты одна.
И тебя, моя девочка, я убью сегодня.
Мостовая не танцует подо мной, и торговец фруктами не таращится мне вслед. Мало кто оборачивается на бегунов. Я транслирую унылую безобидность, излучаю флюиды спасительной банальности. Спасительной для меня, а не для тебя, ха-ха-ха! Как видишь, я шутник.
Нет никого опаснее веселых людей. Никогда не знаешь, над чем они смеются на самом деле. Это урок номер один.
Все уроки преподносятся нам слишком поздно. Это урок номер два.
Ты проходишь мимо библиотеки и издалека машешь рукой библиотекарше, пятнистой как гиена старухе, с кряхтением спускающейся с крыльца. У нее обвисшие квадратные брыли, как будто она припрятала за щеками по небольшой книжке и дома в темноте вытащит сперва одну, затем другую и сожрет с алчным урчанием, придерживая их тонкими скрюченными пальчиками. Все библиотекари едят книги. Разница между ними только в том, что одни – жуют, а другие – глотают.
Когда я рассказывал об этом в детстве, меня называли психом.
Урок номер три: лучший способ избежать таких дразнилок – стать психом на самом деле.
Правда, потом родители заставили меня записаться в библиотеку. Там висел плакат: «Автор пишет только половину книги: другую половину пишет читатель». Старая карга до сих пор подбирает мне книжки по вкусу. По вкусу! Каламбур, но мне от него не смешно! Я каждый раз смотрю, не обглоданы ли корешки, но пока она ни разу не попалась. Я даже пытался забраться в библиотечные подвалы, где у нее наверняка прикопана пара скелетов, и мечтал о том, как прославлюсь, когда выведу ее на чистую воду, но вместо этого из библиотеки вывели меня. За ухо. Как последнюю шпану. У-у, мерзкая грымза.
То ли дело ты, девочка моя. Ты идешь дальше, а я бегу за тобой.
На мне синее трико с вытянутыми коленями, красные кеды со стоптанными носами и не по размеру большая футболка. Просто гигантская. Цвет ее трудноопределим. Я вызываю улыбку, которую люди стараются скрывать, потому что смеяться над бегущими толстяками с подпрыгивающими бабьими сиськами считается неприличным. Можете поржать над стремительным, как пуля, мускулистым двадцатилетним засранцем в лосинах, обтягивающих накачанный зад, при виде которого девочки из старших классов забывают, о чем чирикали, и смотрят вслед его обладателю с открытыми клювами. Вам никто слова не скажет. Но упаси вас бог покуситься на наше, жирдяев, чувство собственного достоинства. У нас его нет, кстати, но это никого не волнует.
Я бегу за тобой, моя прелесть, моя легконогая Артемида с кожей цвета молочной карамели. Я делаю вид, что не смотрю. Твои безупречные икры, круглая выпуклая попка, живот, который ты так любишь демонстрировать, и право слово, он этого стоит, подтянутый животик с нежнейшей впадинкой пупка, крошечного и манящего, как ракушка (приложил бы ухо и слушал, слушал, а бурчание твоего желудка сошло бы за божественную музыку сфер) – все твое прекрасное тело есть результат бесконечных однообразных упражнений, которые ты с упоительным вдохновением описываешь на своей страничке в сети. Фитнес-гимны исторгаются из тебя каждый божий день, и мне страшно представить, сколько безмозглых канареек, вкусив их острой горечи – ведь ты так язвительна и безжалостна в своих проповедях, моя милая, – хватаются за гантели и бешено пытаются накачать свои вялые мускулюсы, чтобы только перестать быть похожими на самих себя.
Я люблю читать тебя по утрам за чашкой кофе с бутербродом. Ни в одном занятии не достигла ты такого совершенства, как в обличении человеческой распущенности, о прелестный бичеватель рыхлых ляжек и вислых жоп. Ты выжигаешь жир из наших тел огнем и каленым железом (начинать с полутора килограмм, постепенно увеличивать вес).
О, Савонарола нашего города, думаю я, какой город, такой и проповедник, думаю я, и хохочу, и бутерброд не лезет мне в глотку, а кофе расплескивается по столу.
Твое копье разит без промаха.
Как и мое, хе-хе.
Никто никогда не спрашивал меня, я ли убил тех девушек. Была ли их кровь похожа на жидкий вишневый крем, вытекающий из надкусанной конфеты? Морщил ли я нос от запаха их отслаивающегося жира, желтого, как вареная утиная кожа? Выбрал ли я этих двоих, потому что они казались мне похожими на меня?
Мы не верим в то, что видим: мы видим то, во что верим. Если бы я сказал вам, что я не знаю ответов на эти вопросы, поверили бы вы мне?
Девушки приходили во сне. Клюквенные губы, потные груди, необъятные зады, кожа источает сладчайший аромат – аромат фломастера, который только что лизнули. Но еще прежде демон неутолимой похоти овладевал моим духом и телом. Он виновен, не я! Он, а не я обретал свободу, вырываясь из плена дряблых складок, и мчался за ними, точный и безжалостный, как стрекоза.
Предлагаю замять для ясности вопрос, по душе ли мне то, что он творил. Чтобы ответить на него, сперва стоило бы определить, где заканчивается моя душа и начинается его. Способны вы на это? Тогда закупорьте себе глотку своими вопросами.
Оба раза, проснувшись в своей постели, я безуспешно искал следы содеянного. Демон умнее меня. Пятна на простыне я застирывал, хотя вряд ли они могли служить доказательством чего бы то ни было, кроме того очевидного факта, что на кровати спал мужчина. А больше ничего не находилось. Сосущий жар в моих чреслах, отпечатавшаяся на изнанке век тающая память об алчных соитиях, эхо стонов и сытого смеха того, кто высвободился из меня, – что из всего этого вы хотите пришить к делу? Я всего лишь видел сны, а когда просыпался, шел и смотрел утренние новости об убийстве.
Но как же до обидного мало я помню!
Урок номер четыре: если задумаете убить кого-то, непременно захватите блокнот. Вам потом пригодятся ваши маленькие заметки на полях.
Полиция бездействовала. Я следил за тем, что пишут в газетах. Кажется, больше всего они жаждали уверовать в то, что бедные девушки сами вспороли себе животы, отрезав до этого кое-какие фрагменты тела, отличавшиеся избыточным весом.
Пригоршня шума, щепотка истерики, два грамма паники, и все стихло.
Я хотел орать, трубить, подобно взбесившемуся слону, ломиться, топча их замшелые мозги многотонной ступней истины. Ступня истины, бивень правды… К черту эту лажу. Мой трусливый город бросал мне вызов, притворяясь, что ничего особенного не происходит, за исключением того, что две девицы, книжные черви, посетившие наш тихий край, чтобы побродить с томиком де Мюссе по дубовым рощам, столь живописным в это время года, отчего-то сдохли в луже собственной крови (как будто можно сдохнуть в луже чужой, а впрочем, почему бы и нет, детка) и местами выглядели так, словно их приготовили на продажу взыскательному покупателю. Три кило мяса, немножко костей и чуточку сала, будьте любезны, оно придает нежный вкус, если не переборщить.
