— Ну в приют, или как вы это называете? Интернат?
— Он вас ребенком отдал в детский дом?
— Нет, я взрослой уже была, мне лет шестнадцать было.
— В юридическом смысле шестнадцатилетний подросток еще ребенок, — сказал я. — А по какой причине, могу поинтересоваться?
— Конечно, можете, — ответила Светлана. — Я ведь бомжиха, маргинал, нелюдь. Такие вопросы можно задавать нам, бомжам. Была бы я приличным человеком, вы бы такое не спросили, я права?
— Светлана, прошу прощения, если я вас обидел, — сказал я. — Но дело очень серьезное. По обвинению в убийстве многих людей задержан человек, который этого не совершал. И мне необходимо разобраться во всем и понять, кто и зачем подставил его. Ваши ответы мне очень помогут.
— Да отец не любил меня, — сказала Светлана и вскинула голову. — Чего? Понимаете его, да? Как можно любить бомжиху? Но я такой не всегда была. У меня все было, и учеба и денежки, и даже кое-какие перспективы. Но все просрано, слито в бездонное жерло городских улиц. Теперь я — бомж, человек без права называться человеком. Такие как вы, в костюмчиках, со своими квартирками и милыми женами, все обеспеченные с зарплатой по сто тысяч, никогда не поймут нас, людей в самом низу. Но вы все же представьте на минуту, что я была человеком, который достоин вашего внимания. И вот такого человека, как я, отец и не любил.
От удивления у меня мысли путались, я не знал, что сказать. Чтобы восстановить всю картинку, я извинился и вышел в приемную.
— Викуля, а ты нашла страницу в социальной сети этой женщины? Или мужчины? У нашей жертвы был сын или дочь? Как ты ее нашла?
Викуля ответила:
— Социальная страница мужчины, Роман Всеволодович Гнездых, сын Всеволода Петровича Гнездых, жертвы номер один из «слоеной» могилы. Я понятия не имею, кто это.
— То есть у него точно сын?
— Да.
Да что же такое-то! Я вернулся в переговорную.
— Светлана, простите, пожалуйста, но как зовут вашего отца?
— Сергеевна я. Светлана Сергеевна.
— А ваша фамилия?
— Ионова.
Я быстро пробежался глазами по списку жертв, хотя мог этого и не делать. Сергея Ионова в списке жертв не было, фамилии такой вообще не было. Очень удивительно.
— Светлана, когда я вам позвонил, почему вы не сказали, что я ошибся? Я спросил, не приходится ли вам отцом Всеволод Петрович Гнездых. Вы сказали: «допустим». Я предположил, что это «да».
— Всеволод Гнездых — мой отчим, — ответила Светлана осипшим голосом. — И когда вы назвали его имя, я подумала, что вам что-то известно о нем. А вы начали спрашивать про отца.
Я сел за стол.
— Светлана, вы можете последовательно рассказать, кем вам приходится Всеволод Гнездых и какие отношения у вас с ним были?
— Могу. Мой отец, Сергей Ионов, бросил мою мать, когда мне было семь лет. Через два года мама вышла замуж за Всеволода Петровича, моего будущего отчима. Он не мог удочерить меня, потому что мой отец был конченым человеком, просто конченым. Он не отказывался от отцовства и алиментов не платил. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец попытался вернуться к матери, прикиньте, какой идиот? Ну разве нормальная женщина примет мужика, который бросил ее с ребенком? Да и к тому же Всеволод Петрович был хорошим человеком, они с мамой были счастливы. Короче, случилась драма, маму отец убил и сел за решетку. Всеволод Петрович пытался стать моим опекуном, но не получилось — у него не было своего жилья. Так я попала в детдом. Всеволод Петрович навещал меня, но, когда мне пришло время выпускаться, он сказал, что встретил женщину и уезжает из Москвы. Мы попрощались, и я не видела его двадцать лет. А год назад он снова объявился. Я тогда еще не была бомжом…
Свете не удалось овладеть ни одной из профессий, которая смогла бы ее прокормить. В интернате она упорно пыталась постичь хоть что-нибудь, но все тщетно: руки у нее были неумелые, характер неусидчивый, а терпение нулевое. В конце концов педагоги плюнули и стали ставить девушке «тройки», только чтобы выпустить.
Когда Света осталась лицом к лицу со взрослой жизнью, все оказалось куда проще, чем ей представлялось. Центр занятости нашел ей работу уборщицей в одной из префектур Москвы, Света убирала подъезды в многоквартирном доме. Там же она познакомилась со своим первым мужем, дворником, который приобщил ее к выпивке. Началась весьма веселая жизнь. Так продолжалось пять лет, а потом Света забеременела и родила ребенка, который сразу был отдан в дом малютки, потому что Света не чувствовала себя матерью, а ее гражданский муж детей не хотел. Его интересовали только выпивка, секс и абсолютная свобода. Еще бы не работать! Какие дети?..
Свету угрызения совести не мучили никогда, она о своем ребенке забыла практически мгновенно. Никогда его не навещала, знала только, что мальчика назвали Русланом.
Уборщицей она проработала восемь лет и решила, что с нее точно хватит. Они посчитали с мужем, что если продать квартиру и положить деньги в банк, то на проценты можно спокойно жить. Конечно, на эти деньги нужно купить какое-нибудь жилье, квартиру попроще и подальше, необязательно на Беговой! Но, получив в руки несколько миллионов рублей за проданную Светину квартиру, решили, что комнаты в общежитии в области хватит вполне.
Деньги стали расходиться, в банк молодая, вечно хмельная семья ходила как на работу. Когда от депозита практически ничего не осталось, случилось несчастье — гражданский супруг Светланы умер от отравления алкоголем, и она осталась совсем одна.
И здесь-то ей позвонил Всеволод Петрович. Он застал Свету в ужасающем состоянии: проедающую последние копейки, выскобленные со счета в банке, без работы, окончательно опустившуюся, с циррозом печени. Он забрал ее к себе в загородный дом, далеко в Подмосковье, и долго лечил. Светлана была практически в постоянном поиске алкоголя, но в доме у Всеволода Петровича алкоголя не было. Его дом, обычный одноэтажный на три спальни, располагался в маленькой деревне. Сам он в доме появлялся нечасто, жил в Москве, но со Светланой постоянно кто-то был: то его супруга, то дочь, то какие-то посторонние женщины, которые помогали ей справляться с болезнью и тягой к спиртному.
Когда она подписала дарственную на свою комнату, Света не помнит. Но в разгар очередного скандала, разгоревшегося из-за отсутствия алкоголя, она узнала, что у нее ничего нет, и комнаты тоже. Все, что у нее осталось, — это комната в этом доме, и теперь правила устанавливаются другие. Теперь она должна работать, чтобы обеспечить себе еду и кров.
В деревне, которая жила общиной, было много работающих женщин. Летом они выращивали овощи, ухаживали за курами и скотом, а зимой выделывали мех, вязали и делали плитку из специального раствора, которую оптом продавали в строительные фирмы. Мужчины тоже работали — в полях, неподалеку в автомастерских или вовсе в Москве, приезжая только на выходные к своим женам и детям. За те полгода, что Светлана пыталась справиться с острыми проявлениями цирроза и своей привязанностью к алкоголю, ей не удалось найти подруг и наладить хоть какое-то общение. Сам Всеволод Петрович с ней практически не разговаривал, только спрашивал о самочувствии и рекомендовал книги к прочтению. Женщины, которые помогали ей, тоже не разговаривали с ней, а если и обращались, то по поводу домашних дел вроде ужина. После скандала, когда Свету отчим отправил работать, отношения стали еще хуже.
