На третий день пришла Никс. Когда Бенни увидел ее по ту сторону калитки, лишь коротко кивнул. Она вошла и села рядом с ним.
— Я не знала, что ты вернулся, — сказала она.
Бенни ничего не ответил.
— Ты в порядке?
Бенни пожал плечами и продолжал молчать.
Никс просидела рядом с ним пять часов, а потом ушла домой.
Затем пришли Чонг и Морги с перчатками и мячом, но Том встретил их у калитки.
— Что случилось с Бенни? — спросил Чонг.
Том сделал из чашки глоток воды и с прищуром посмотрел на пчел, зависших над изгородью.
— Ему нужно немного времени, вот и все.
— Для чего? — спросил Морги.
Том не ответил. Они втроем посмотрели на Бенни, уставившегося на траву, которая окружала его кроссовки.
— Ему просто нужно немного времени, — повторил Том.
Они ушли.
Никс приходила на следующий день. И на следующий.
На шестое утро она принесла соломенную корзину с черничными маффинами, еще горячими после духовки. Бенни взял один, понюхал и, не проронив ни слова, съел.
На забор приземлились два ворона. Бенни с Никс почти час наблюдали за ними.
— Я их ненавижу, — сказал Бенни.
Никс кивнула, понимая, что этот комментарий не относится к воронам. Она не знала, что имел в виду Бенни, но понимала ненависть. Ее мама тоже часто злилась. Никс не могла вспомнить и дня, когда та не проклинала Кровавого Глаза или не посылала его в ад.
Бенни нагнулся, поднял камень и на мгновение взглянул на воронов, словно собирался бросить в них камень, как они всегда делали с Морги. Не чтобы причинить им вред, а чтобы напугать. Бенни взвесил камень в руке и раздвинул пальцы, выронив на траву.
— Что там случилось? — спросила Никс, озвучив вопрос, неделю витавший в воздухе.
Бенни десять минут рассказывал ей о «Гнили и руинах». Но говорил не только о зомах. Он рассказал о трех охотниках за головами в скалистой расщелине у ручья. Рассказывал без эмоций, почти монотонно, но Никс заплакала еще задолго до того, как он закончил. Глаза Бенни смотрели сурово и были сухими, будто все слезы выжгло то, что он видел. Никс положила руку на руку Бенни, и они сидели так еще больше часа, наблюдая за движением солнца.
Все это время Никс ждала, что Бенни повернет свою руку, возьмет за руку ее, переплетет их пальцы. Она никогда не чувствовала себя настолько близкой к нему, никогда до этого момента не верила, что между ними что-то возможно. Но час догорел и превратился в пепел, а Бенни не ответил на ее прикосновения.
Когда запели сверчки, Никс поднялась и вышла в калитку. После своего рассказа Бенни ни слова не произнес. Никс даже не была уверена, знал ли он, что она держала его за руку. Или что ушла.
По пути домой она плакала. Тихо, про себя, без драмы. Не потому, что потеряла Бенни, а из-за того, что знала — он никогда не принадлежал ей. Она плакала из-за боли, которую он испытывал и которую ей никогда не удастся заглушить.
Бенни сидел на улице до самой темноты. Дважды посмотрел на калитку, вспоминая, как Никс осторожно открыла и закрыла ее за собой. Он испытывал боль. Не из-за нее, а потому, что она испытывала боль из-за него — и теперь он это чувствовал. Бенни всегда знал о присутствии этой боли, но сейчас — по какой-то необъяснимой причине — мог ее почувствовать. И знал, что хотел Никс. Хотел нарушить клятву, данную Чонгу, и забыть, что они просто друзья и…
Он хотел многого. Но мир изменился, и он не взял ее за руку, когда подвернулся такой шанс.
Почему?
Он знал, что это никак не связано с клятвой. Или дружбой. Точно знал это, но его разум был окутан странными тенями, ослепляющими внутренний глаз. Все потеряло смысл.
Он чувствовал тепло прикосновения ее руки, хотя она скрылась из вида.
— Никс, — сказал он. Но она ушла, и он ее отпустил.
Бенни поднялся и отряхнул джинсы, затем посмотрел на повисшую на небе за забором желтую августовскую луну. Она была той же, но теперь изменилась. Он знал, что так будет всегда.
14
Следующее утро было прохладным для первого дня сентября. Бенни лежал на кровати и смотрел в окно на белые облака, повисшие над горами. В воздухе пахло дождем. Бенни не спал уже час с тех пор, как осознал, что чувствует себя лучше. Не полностью, возможно, даже не совсем. Просто… лучше. Шла последняя неделя летних каникул. Уроки начинались в следующий понедельник, хотя с новой работой они будут занимать лишь половину дня. Он лежал и слушал пение птиц. Том когда-то сказал, что птицы поют по-разному до и после грозы. Бенни не знал, правда ли это, но понимал почему.
Он поднялся, умылся, оделся и спустился к завтраку. Том поставил для него на стол тарелку с яйцами. Бенни все съел и устроил поиски оставшейся еды на сковороде. Они почти до самого конца завтрака ели молча, пока Бенни не сказал:
— Том… то, как ты это делаешь… Еще кто-нибудь так делает? Я имею в виду упокоение.
Том глотнул кофе.
— Немногие. На севере в Хейвене этим занимаются муж и жена. Во Фрилэнде — парень по имени Черч. А здесь, в Маунтинсайде, больше никто.
— Почему?
Том замешкался, затем пожал плечами.
— Требуется больше времени.
— Нет, — сказал Бенни. — Не делай этого.
— Не делать чего?
— Не приукрашивай. Если дела обстоят именно так, если я стану частью этого, не морочь мне голову. Не ври мне.
Том отставил чашку кофе и кивнул.
— Хорошо. Многие не делают этого, потому что слишком больно. Слишком…
Он задумался.
— Реально? — предложил Бенни.
— Наверное, — сказал Том. Он попробовал слово на вкус. — Реально. Да… передает всю суть.
Бенни кивнул и доел бутерброд.
— Если ты будешь заниматься этим со мной… — произнес через некоторое время Том.
— Я не сказал, что буду. Я сказал «если».
— И я так сказал. Если ты будешь заниматься этим со мной, тебе придется научиться постоять за себя. Это значит привести себя в форму и научиться драться.
— А пистолеты?
— Сначала врукопашную, — сказал Том. — И на мечах. Сперва на деревянных. Начнем сразу после школы.
— Хорошо, — ответил Бенни.
— Хорошо… что?
— Хорошо.
Тем утром они больше не разговаривали.
* * *
Шагнув к калитке, Бенни уставился на нее, словно та была разделительной линией между тем, кем он был до того, как Том вывел его в «Гниль и руины», и кем он с этого момента станет. Он целую неделю не мог открыть эту калитку, и даже сейчас его рука немного дрожала, когда он потянулся к задвижке.
