Филипп, наблюдая триумф брата, хмурился. Народ не приветствовал его как Людовика, и не восхищался им как королем. Он представлял, что некоторые в толпе хихикают при его появлении, и это было совсем нестерпимо.
Де Гиш понимал, что его царственному другу необходим душевный покой, и размышлял, как лучше его организовать.
После Марселя несколько вечеров подряд они провели в различных замках, расположенных вдоль их пути. Они всегда прогуливались после ужина, и Филипп обнимал де Гиша за плечи.
— Это путешествие организовано вовсе не для того, чтобы успокоить людей лицезрением персоны короля, — говорил Филипп, наливаясь, как обычно в таких случаях, гневом, — а для того, чтобы организовать встречу наших и испанских министров.
— Месье, как всегда, прав, — говорил де Гиш. — Предполагается решить вопрос о женитьбе Людовика.
— Признаться, я буду удивлен, если он полюбит эту Марию-Терезу.
— Я слышал, что она очень маленького роста и далеко не красавица, — сказал де Гиш, обращаясь к Филиппу.
Тот засмеялся.
— Брату это не понравится. Он предпочитает крупных зрелых женщин с пышными формами, матрон, обладающих соответствующим опытом, чтобы приходить ему на помощь.
Де Гиш захохотал вместе с Филиппом, а тот продолжил:
— Людовик — самый невинный из королей, когда-либо занимавших французский престол.
— У него нет той сметки, которой отличается месье, — вставил де Гиш. — Это и делает его невинным.
— Вы мне льстите, драгоценный граф!
— Разве это лесть? Посмотрите, как он преклоняется перед мадам де Суассон! Она любит короля только потому, что тот — король. А месье де Суассон так слеп все по той же причине — потому что его жена — любовница короля. Тем не менее Людовик свято верит, что графа нет в ее апартаментах, когда он навещает ее в счастливые моменты. Людовик такой романтик!
— Возможно, его романтизм улетучится после брака с Марией-Терезой. Она очень худая и некрасивая. Маргарита, Генриетта… Теперь эта Мария-Тереза…
— Генриетта? — спросил де Гиш резко.
— Моя кузина… Принцесса английская.
— Да, она худенькая, — сказал де Гиш медленно, — но она прелесть!
— Прелесть? Но она такая тощая… мешок костей, да и только! И вдобавок такая тихоня!
— Бывают те, кто молчалив по причине отсутствия достойных партнеров для разговора.
— Это Генриетта-то не имеет достойных партнеров?..
— Она незаурядная натура, — сказал де Гиш. — Просто пока прячет себя от посторонних глаз. В конце концов, вашей кузине нет еще и пятнадцати. Погодите немного, месье… погодите и увидите сами.
— Забавно! Вы меня пытаетесь развеселить, милый граф, я правильно вас понимаю?
— Нет, на этот раз я говорю совершенно серьезно. Она еще дитя, но она на редкость умна. Ее выдает одна маленькая деталь: вспышки мысли в ее глазах. Она грустна? Ну, так и жизнь ее грустна! Всю жизнь она растет в изгнании, как цветок в тени. Ах, если бы солнце осветило ее! Если бы она могла дать выход своей природной веселости! Но такой возможности не представляется, и она мучается все это время. Эмигрантка… нищая особа королевской крови, допущенная ко двору, где ее кузина, мадемуазель де Монпансье, на каждом шагу старается унизить ее и доказать собственное превосходство. Братья бедной принцессы скитаются по континенту, не зная, в каком месте и когда встретят свою погибель. Унижаемая на каждом шагу и в то же время умная и тонкая от природы, она предпочитает держаться в тени, тихая и бледная, а для тех, у кого нет глаз, — еще и некрасивая. Вы недооцениваете Генриетту, месье. А вот ваш брат не так бесчувствен к ее обаянию.
— Людовик?
— Он не вполне это осознает. В целом он смотрит на нее так же, как и вы. Бедная некрасивая малышка-кузина, кожа да кости, говорит он вслух и думает при этом о своих матронах. Но он — романтик, мальчик в душе и мыслях. Да простит меня месье, поскольку это может походить на измену, но это, надеюсь, останется между нами, но вы намного умнее короля и все видите насквозь. Так вот, держу пари: однажды Людовик потеряет бесчувственность к чарам маленькой Генриетты. Дайте только брату принцессы вернуть свой трон, дайте ей выйти из добровольной ссылки, ослепить нас своими нарядами и драгоценностями, и тогда всем станет очевидно, как бесподобна ее красота. Вспомните, на балетах никто иной как она говорила: наденьте то, наденьте это… так вам будет лучше всего! И как часто она оказывалась права! Смотрели ли вы на нее в разгар балета, когда она, воодушевившись, вдохновенно играет свою роль? В эти мгновения она забывает, что остается всего лишь принцессой-эмигранткой, маленькой нищей девочкой, которую почти каждый в состоянии унизить в любой момент. Истинная Генриетта изредка выглядывает из-под надетой маски, чтобы взглянуть на нас, и, Боже мой, это самая ослепительная дама во всем дворе!
— Ты говоришь с таким жаром, де Гиш! Уж не влюбился, ли ты в мою маленькую кузину?
— Я? Что хорошего это может сулить мне? Женщин я не люблю, и вы это хорошо знаете. Слишком ранняя женитьба отбила, очевидно, навсегда вкус к ним. Я просто хотел подчеркнуть, что ваш брат не замечает всех прелестей и достоинств кузины.
— Он отказался жениться на ней, ты знаешь об этом?..
— Да. И она тоже знает об этом, теперь в его присутствии еще тише, чем раньше. Но замечали ли вы, с каким светом в глазах он говорит о ней. Бедная Генриетта, повторяет он про себя. Ему жаль ее, а почему, он не понимает. Он гоняется за своими пухлыми матронами, как ребенок, мечтающий обучиться любви, потому что в душе он гораздо младше своего младшего брата. Он разбазаривает свое время на спортивные игры и зрелища, он еще мальчишка, только начинающий понимать вкус любви, и как всякий мальчишка, безудержно объедается сладостями и незамысловатыми впечатлениями. Подождите, пройдет время, и ему захочется чего-то более утонченного.
— Ты думаешь, он потом…
— ..сильно пожалеет, что в свое время отвернулся от принцессы Генриетты.
— Не могу поверить в это, граф!.. Тем не менее Филипп призадумался, и мысль о Генриетте запала ему в душу.
На время путешествия французского двора в сторону испанских границ Мария-Генриетта и ее дочь остались в Париже. Чарлз решил воспользоваться отсутствием королевской семьи, чтобы навестить сестру.
Он прискакал в Коломб, где они в то время проживали, без всяких церемоний отыскал сестру, и Генриетта, дав волю слезам радости, бросилась в его объятия.
Она смеялась и плакала, испытующе оглядывая его, замечая перемены в лице: новые морщинки у глаз и рта, не мешающие, впрочем, его обаянию.
— Чарлз! Чарлз! — восклицала она. — Что это за секрет, которым ты обладаешь? То, что другим придает вид злюк, тебе только добавляет обаяния.
— Я родился злюкой, — говорил король. — Те, кто любит меня, любят не за мое лицо, а потому ищут в моем болезненном гримасничанье то, что потом называют шармом… чтобы тем самым сделать мне приятное.
